Но не могла же она сейчас признаться, что ее чувства были куда более возвышенны, что он очень нравился ей, и мысли постоянно крутились вокруг него. Невозможно представить, что он сказал бы, узнав голую правду. Пусть по—прежнему думает, что их отношения держатся на легком флирте и обольщении, а не на обязательствах. Он не был ее второй, предназначенной небом, половинкой. Фрэнк просто не понял бы ее откровений, и Джина выглядела бы как романтическая дурочка, а он бы испытывал чувство вины. Слишком часто она видела, как ее отец относился к подружкам, которым хотелось куда большего, чем он мог им дать.

Наконец он выругался и, покачав головой, направился на кухню:

— Мне надо доделать соус.

Когда мужчина вышел, Джина провела дрожащей рукой по волосам. Может, стоило все сделать по—другому? Сказать ему правду? Что она хотела его так сильно, что даже видела во сне? Что она восхищалась тем, как Фрэнк говорил о сестре, считала, что он был лучшим на свете журналистом… Нужно ли ему было знать, что Джина сходила с ума оттого, что не могла забыть, как он занимался с ней любовью на батуте? Восхищалась тем, как он ловко манипулировал ее отцом, и почти любила за то, что не взял то, что она предложила ему утром в кухне.

Нет. Ему все это знать не обязательно. Да он и не хочет. Сейчас Фрэнк раздражен. Но это лучше, чем если бы она во всем призналась и увидела, как он поспешно жмет на педаль газа, чтобы поскорее укатить от глупой девчонки, которая искренне верит во все романтические бредни, о которых пишет в своих статьях.

— Но я действительно верю, — пробормотала она. — Правда.

Молодая женщина говорила с жаром, отталкивая с пути стул Фрэнка, не видя ничего вокруг. Стул задел угол стола и ударился о диктофон, лежавший рядом. Диктофон упал на пол, нажалась кнопка «Воспроизведение» и в следующую секунду голос Фрэнка наполнил комнату. Голос говорил о ней…

Фрэнк не просто резал сельдерей в салат, он, черт возьми, крошил его. А потом решил так же безжалостно разделаться с зеленым перцем. Кромсая овощи, он пытался сдержаться, чтобы не вернуться в комнату и не высказать Джине Лейк все, что думал.

— Ничего, кроме секса, — бурчал он с отвращением.

Несколько лет назад подобный комментарий пришелся бы ему по вкусу, тогда он был моложе и встречался одновременно с несколькими девушками. Но не теперь. То, что происходило между ним и Джиной, было намного серьезнее, чем голый секс.

Он сам не понимал, с чего вдруг так разозлился. Они же не встречались несколько месяцев. Фрэнк прекрасно осознавал, что познакомился с Джиной всего неделю назад. Так откуда же взялось это чувство, будто они созданы друг для друга? И, что более важно, почему она не чувствовала того же самого?

После ее рассказа о детстве многое стало ясно. Например, почему она так старалась подавить в себе свой истинный характер. Джина приняла ответственность за благополучие брака своей матери, когда ей было всего двенадцать лет. Плюс к тому, ей пришлось выполнять родительские функции по отношению к своему настоящему отцу.

И все что—то требовали от нее. А она пыталась угодить всем сразу. А это означало — забыть о себе самой.

— Ты должна угождать прежде всего себе, Джина, — сказал он, роняя нож на разделочную доску и облокачиваясь на стол.

— Я знаю.

Услышав ее голос, Фрэнк удивленно обернулся и увидел, что его гостья стоит в маленьком коридорчике между кухней и гостиной. И тут его сердце чуть не остановилось. Земной шар перестал бы вращаться, если бы в состоянии был увидеть то, что увидел он сам. Прелестная женщина стояла в проходе, озаряемая солнечными лучами. От света она сияла.

На Джине был лишь красный пеньюар, провисевший в его шкафу несколько месяцев. Белье выглядело так, как будто было создано специально для нее. Оно подходило идеально, смотрелось очень эротично и изящно одновременно: и тонкие бретельки на плечах, и воланы из шелка и кружев, едва прикрывающих грудь. Пеньюар подчеркивал изгиб талии и обрывался высоко на бедрах. У Фрэнка ослабли колени. Хорошо, что он прислонился к столу.

Черные волосы мягко обрамляли нежный овал ее лица. Губы были влажными, а глаза… О, эти серые глаза! В их глубинах скрывалась тайна. Тайна и желание, и страсть.

— Мне нужно угодить себе, Фрэнк, — повторила она. — И ты, думаю, именно тот, кто может мне в этом помочь.

Он протянул было руку, но остановился. Заставил себя остановиться:

— Но почему именно сейчас?

Его собственный голос ответил ему: сбитый с толку, Фрэнк не сразу заметил, что Джина держит в руках новый диктофон, купленный им взамен старого, намокшего в бассейне. Он вспомнил, что именно наговаривал в него прошлой ночью, когда проверял его, лежа в постели, думая о ней и желая так сильно, что, казалось, еще один день — и он больше не выдержит. Все это и было запечатлено теперь в недрах этой маленькой коварной штуковины, выболтавшей его тайну всего лишь простым нажатием кнопки.

«Чего хотят женщины? Знать это намного важнее, чем даже осознавать собственные желания. Как могла одна из них, которую я едва успел узнать, свести меня с ума настолько, что я не могу теперь спать, думать, есть, работать? Это сделала ты, Джина. И я до сих пор не понимаю, как смог уйти от тебя во вторник…»

Фрэнк не двигался, пока оба слушали пленку. Молодая женщина молча наблюдала за ним в ожидании реакции, на его безумные, полуночные признания.

«…Ты разве не понимала, в каком состоянии я находился? Глупый вопрос! Конечно, понимала. Я наблюдал за твоим лицом, а в голове билась одна мысль: как ты прекрасна! Как я хочу быть внутри тебя, ощущать, как ты сжимаешься вокруг меня, когда мы вдвоем достигаем вершины наслаждения…»

Фрэнку стало жарко, слова посылали огненные искры по всему телу, вызывая пульсирующее желание в каждой его клетке. Она уже свела его с ума, даже не дотронувшись до него, даже ни разу не поцеловав. Джина стояла на другом конце кухни, и Фрэнк, лишь наблюдая за тем, как она слушает его голос, ощущал такое сильное желание, какое ранее не испытывал никогда в жизни.

Она чувствовала то же самое. Даже со своего места он видел, как порозовело ее лицо, губы приоткрылись, дыхание стало прерывистым.

«…Я только представлял, — продолжал голос, — как положу тебя на стол, обнаженную, голодную… И как, склонившись к тебе, устрою пир любви и узнаю, действительно ли ты такая сладкая на вкус, какой кажешься. Моя мечта прикоснуться к тебе губами и заставить кричать. А потом стать частью тебя, погрузиться глубоко и позволить тебе самой забрать мое тело так же, как ты забрала мое сердце, когда мы встретились…»

— О, — выдохнула она, хватаясь за спинку стула, чтобы удержать равновесие, — этого я еще не слышала.

«…Я хочу знать тебя всю, моя Джина, оставить в тебе свой след, чтобы всегда при звуке моего имени ты ощущала такое же безумное желание, как и я сам. Хочу убрать всех мужчин из твоей жизни, пока ты не будешь думать только обо мне. О нас! Горячих, взмокших, страстных. Или нежных и неторопливых. Видит Бог, я хочу быть с тобой всегда…»