– Я ничего ему не рассказывал! – возмутился Уортингтон. – Мы говорили о моем брате… и мистер Хобсон как-то ловко перевел разговор на вас… Я и опомниться не успел, как все ему выложил! Но он не поручал мне следить за вами, клянусь!

– Я вам не верю, – отрезала Амалия, сжигая капитана взором. – Что это за история с мистером Лемоном и луной? Откуда вы узнали о ней?

– Случайно услышал, как Хобсон говорил с кем-то по телефону. Но я уже рассказал вам все, что знаю!

– Что именно сказал Хобсон? Вспоминайте, капитан! Что он сказал, дословно?

– Я стоял за дверью и не очень хорошо слышал, – отозвался Уортингтон, жалобно глядя на Амалию. – Прозвучало ваше имя, потом Хобсон сказал, что вы ищете Лемона, у него неприятности из-за луны, но вы думаете, что из-за дуэли. Когда я постучал в дверь, он сказал собеседнику, что перезвонит, и повесил трубку. Я бы вообще не запомнил его слова, но они показались мне странными, и я не смог выбросить их из головы.

– И больше Хобсон не упоминал ни луну, ни мистера Лемона? Или упоминал?

– Нет, мне он о них не говорил. И я больше не слышал, чтобы он обсуждал их с кем-то.

– Ну допустим, – буркнула Амалия, поразмыслив. – А заключение эксперта по поводу пули, которая убила вашего брата, разумеется, фальшивое?

– Почему фальшивое? – растерялся капитан.

– Потому, что вы так легко его мне показали.

– По-вашему, я способен врать о смерти своего брата?

Уортингтон явно был задет, но Амалия все же решила зайти с другой стороны.

– Ну, может быть, Кармоди прислал одно заключение, а Хобсон подал вам мысль показать мне совсем другое, – сказала она.

– Я не понимаю вас, миледи, – пробормотал Уортингтон, передернув плечами. – Почему я должен слушаться Хобсона и говорить вам неправду?

Он казался очень искренним, очень убедительным и смотрел на нее так, словно она была центром его маленькой вселенной. Амалия вспомнила, что завтрак стынет, и ослепительно улыбнулась.

– Забудьте, капитан, – сказала она. – Сами знаете, как женщины иногда бывают мнительны. Пойдемте лучше завтракать – и обещаю, говорить мы будем только о приятном!

Состоявшийся в двенадцатом часу совместный завтрак баронессы Корф и капитана Уортингтона стоит признать удавшимся с точки зрения гастрономии и совершенно неудачным – с точки зрения всего остального. Тревор сделал то, что лучше всего выходит у детей, – он обиделся, ребячливо, откровенно и бескомпромиссно. Он сидел за столом, надувшись, глядел букой, отвечал односложно и вообще всячески демонстрировал, как его задели подозрения Амалии. Что же касается баронессы Корф, то она поначалу пыталась отвлечь своего гостя беседой на нейтральные темы, но потом, поняв, что ее усилия тщетны, умолкла и стала терпеливо ждать, когда Уортингтону надоест дуться. Когда подали чай, капитан и в самом деле снизошел до признания, что тот не плох и, пожалуй, даже не хуже английского.

– Вы пьете чай с молоком, сэр? – спросила Амалия.

Уортингтон мрачно покосился на нее.

– Я терпеть не могу молока, – признался он. – С детства.

Получалось, что она снова его обидела. Хотя откуда она в самом деле могла знать, что он любит, а что не любит?

– Как здоровье мистера Скотта? – спросила Амалия первое, что пришло ей в голову.

– Как? – Уортингтон насупился, его шрам шевельнулся, и молодая женщина невольно приготовилась к худшему. – Доктора в ужасе, если честно.

– Он настолько плох? – вырвалось у Амалии.

– Какое там! Поднялся на ноги и начал ходить.

– Вы шутите! Мне говорили, что его позвоночник…

– Мне тоже, миледи, и тем не менее он встал с постели и уже осваивает костыли. Врачи не могут понять, что с ним происходит. Раньше они в один голос утверждали, что он не сможет передвигаться самостоятельно.

– Что ж, – сказала Амалия, – должна признаться, что я очень рада. Если вы увидите мистера Скотта, передайте ему мои наилучшие пожелания.

– Вы же не можете говорить этого всерьез, – проворчал Уортингтон, косясь на нее исподлобья. – Или вы думаете, что вы сильнее всех, и потому можете позволить себе быть великодушной?

– О-о, – протянула Амалия, заинтригованная выпадом своего собеседника. – Я чувствую, мистер Хобсон рассказал вам обо мне много… интересного.

– Ничего он мне не говорил!

– Фи, мистер Уортингтон. Как вам не совестно лгать…

– Хорошо, он сказал, что вы непредсказуемы, опасны для врагов, сказал, что вы можете убить человека шпилькой, что вы способны вытянуть из собеседника все, что он знает, и даже больше… – капитан сделал вынужденную паузу, чтобы набрать воздуха в грудь, – сказал, что вас нельзя подкупить, что вы крайне изворотливы, и еще, что вы можете очаровать любого и заставить плясать под свою дудку. Вот!

– О да, я само совершенство, – вздохнула Амалия. – Не хотите ли пирожное? У нас прекрасная кухарка, а на пирожное у нее особенно легкая рука.

– Как хорошо, что я не знаю никаких государственных секретов, – промолвил Уортингтон после паузы, сокрушенно качая головой. – Иначе я бы все их вам уже выдал. – Тут в голову ему пришла совсем другая мысль, и он с подозрением уставился на свою чашку. – А чай не отравлен?

– Разумеется, нет – вас же предупредили, что я убиваю исключительно шпильками, – любезно отозвалась Амалия.

Похоже, что Уортингтон, как и большинство мужчин, плохо переваривал женский сарказм. Он отставил чашку, скороговоркой пробормотал несколько фраз о каких-то делах, которые требовали его немедленного присутствия, и ретировался, едва не прихватив с собой серебряную ложечку. Впрочем, в последний момент капитан все-таки оставил ее на блюдце.

«Интересно, расскажет ли он Хобсону о нашем разговоре? Оказывается, я непредсказуема и крайне изворотлива. Ну-с, после такого избавиться от капитана будет нелегко. Он из тех людей, кого предупреждения способны только раззадорить».

Поднявшись к себе, Амалия переоделась в светло-зеленое закрытое платье, украшенное цветами в тон и лентами, и отправилась на прогулку. Купив газеты, она сделала круг по набережным, полюбовалась на серую громаду Лувра, миновала помпезный памятник Гамбетте, который не любила, и побродила по саду Тюильри, думая о дворце, который стоял тут когда-то [7]. Амалия всегда считала, что есть места, где словно чувствуешь на своем лице дыхание истории, и в центре Парижа ее не покидало ощущение, что она, конечно, находится в своем времени, но ушедшие эпохи никуда не делись, они незримо присутствуют здесь, и, может быть, вот-вот из-за поворота аллеи выйдут Генрих Наваррский [8] или Мария-Антуанетта [9], окруженные своей свитой. Машинально баронесса Корф обернулась и увидела агента, который следовал за ней в некотором отдалении, усиленно делая вид, что ему просто пришла в голову фантазия прогуляться.