Князь умер в 1829 году. В сравнении с отцом, Александром Сапегой, прожившим целый век, его жизненный путь оказался короче. Но все же достаточно ярок, чтобы мы и спустя почти два столетия о нем вспоминали.

(около 1765–1831)

Слава нашла героя — это всегда приятно волнует… Даже если между смертью упомянутого героя и приходом к нему славы — столетия.

А если окажется, что слава должна достаться другому? Пускай ошибочно вызванная из небытия фигура вновь опустится в туман забвения?

Во время поисков автора блестящей анонимной поэмы XIX века «Энеида навыворот» всплыло имя витебского вицегубернатора Игната Маньковского. Версии, что он автор «Энеиды», придерживались многие… Но литературовед Геннадий Киселев доказал: гораздо более вероятно, что поэму написал другой человек, Викентий Равинский. Тем не менее Киселев еще в начале своих исследований утверждал: «А личность И. Маньковского, независимо от того, подтвердится ли его авторство „Энеиды“, — просто находка в истории белорусской культуры. Таких людей было немного. Мы должны их помнить».

Чем же заслужил витебский вицегубернатор такие слова?

Отец маленького Игната Антоний Маньковский мечтал приобрести большое имение, откладывал деньги. А время было неспокойное… Сплошь войны, последние годы Речи Посполитой… И шляхтич поступил, как многие во времена отсутствия надежных банков: с трудом накопленные деньги закопал в лесу, под деревом. Но представьте, как это тревожно — оставлять надежду на будущее без присмотра! И Антон Маньковский взял за обычай регулярно наведывать «вклад»: выкапывать не выкапывал, но специальной железной тросточкой сквозь почву нащупывал: на месте!

Странные прогулки помещика в лес не остались незамеченными, и однажды под заветным деревом Маньковский обнаружил свежевыкопанную яму. Денег, разумеется, там не было. Не оказалось на месте и панского конюха, которого объявили в розыск — да так и не нашли, равно как и сбережений Маньковского.

Несчастный отец семейства был просто убит горем. Все повторял, что разорил своих детей… И в конце концов ушел в монастырь.

А юному Игнатию Маньковскому пришлось пробиваться самому. Учился в иезуитских коллегиумах, а это были самые продвинутые в Речи Посполитой учреждения образования. К тому времени, как Игнатию надлежало делать карьеру, он оказался в другом государстве: белорусские земли вошли в состав Российской империи. В 1797 году Маньковский занимал пост председателя департамента в Могилевском губернском магистрате и имел чин коллежского асессора. В империи все общество было четко разделено на 14 классов, и чин Маньковского соответствовал восьмому в табели о рангах, это ни много ни мало — на уровне майора.

И надо же было Игнату влюбиться в невесту не по рангу… Ему было около 30, а его избраннице, очаровательной Рахели Маковецкой, как можно подсчитать, гдето вдвое меньше. Чувство оказалось взаимным. Однако отец Рахели был действительным статским советником, бывшим камергером короля. А статский советник — это уже вельможа, четвертый класс, неизмеримо выше какогото коллежского асессора… Антон Маковецкий простонапросто отказал неугодному ухажеру от дома… Но влюбленные не сдавались. И за решением своей проблемы обратились на самый верх власти земной. В то время правил царь Павел I. В прогрессивной среде был он непопулярен, отличался самодурством и любовью к солдатской муштре. Рахель написала царю трогательное письмо, умоляя помочь соединиться с любимым человеком. И Игнат Маньковский поехал в Петербург. Испросить аудиенции у императора чиновнику средней руки было нереально, оставалось подкараулить самодержца во время его прогулок. Много дней провел Маньковский у дворца, ожидая, пока нужные люди подадут знак, что император в хорошем настроении и его можно «перехватывать». Наконец миг настал, и перед Павлом I, созерцающим на плацу солдатский развод, оказался коленопреклоненный молодой человек с письмом на голове.

Павел, поскольку действительно был в хорошем настроении, заинтересовался, расспросил просителя… Романтическая история показалась ему забавной. Он привел Маньковского во дворец, познакомил с императрицей Марией Федоровной, которая заметила, что за такого умного и любезного молодого человека вполне можно отдать дочь.

В дом Антония Маковецкого Игнат возвращался победителем, проскакав на перекладных из Петербурга в Могилев за рекордное время. В императорском письме от 17 февраля 1797 года (впоследствии сей любопытный документ был опубликовал в журнале «Русская старина») выражалась надежда, что Антон Маковецкий не будет препятствовать браку дочери с ее избранником, поскольку ее письмо «писано чистосердечно, в том имею многие доказательства, уверившие меня о страсти ее к советнику Маньковскому и о желании быть его женою». Царь также сообщал, что наделяет жениха чином, местом и деревней.

Разумеется, свадьба состоялась. А после нее Маньковский стал на-дворным советником и губернаторским прокурором в Каменец-Подольске. А также владельцем Буевского имения под Витебском.

Рахель родила мужу сына и наследника уже после смерти императора Павла I. Но прожила недолго — в тридцать с небольшим умерла от чахотки. Маньковский женился вторично, его жена была из рода Ваньковичей. По свидетельству племянника, в гостиной Маньковского висели напротив два портрета: на одном, в роскошной раме — император Павел, в рамке попроще — Рахель Маковецкая в полный рост, с сыном в пажеском мундире.

Поразному относилась местная шляхта к пришествию наполеоно-вской армии… Для Игната Маньковского это были однозначно враги, оккупанты. Согласно приказу эвакуировать губернские учреждения в Великие Луки, Маньковский уехал с началом Витебской баталии, 15 июля 1812 года. Его шестнадцатилетний сын ушел добровольцем, а Рахель осталась в имении. Как объяснял Маньковский, чтобы могла оказать помощь сыну, если тот будет ранен. Все ценное Маньковский постарался вывезти и закопать. И не зря: французы всячески притесняли одинокую хозяйку, обыскивали имение, забирая все, что попадалось под руку…

Когда в 1813 году Маньковский вернулся домой, застал картину полного разорения. Он взял на себя обязанности витебского вицегубернатора. Вскоре в журнале «Сын Отечества» появилась статья «Письмо из Витебска», в которой Маньковский рассказал об ужасах французской оккупации. Как характеризует его писание Геннадий Киселев, «слог Маньковского тяжеловатый, и все же в написанных им строках угадываются внутренний ритм, упругость, которые даются вдохновением. Да и не будем забывать, что это всего лишь начало века, что легкости и естественности русский литературный язык еще научится у Пушкина».

Еще один оставшийся в истории эпизод — заступничество Маньковского за крестьян из села Жарцы. Сельчане за участие в борьбе против наполеоновских войск получили награду — 22 креста СанктПетербургского ополчения, которые было дозволено «носить им навсегда на шапках своих». А помещица Жебровская, которой принадлежало село, Наполеона уважала… И приказала набрать из Жарцов небывалое количество рекрутов. Маньковский поступок сей пресек и «сынов отечества» защитил.