Сигнал тревоги в измученной Кириной голове срабатывал несколько раз в день:

Вытерта ли пыль?

Продезинфицированы ли туалеты?

Накормлены ли дети?

Сделаны ли прививки младшим классам?

Проверен ли медотвод от прививок у младших классов?

От острого невроза Киру спасло то, что она сумела развернуть прожектор. Свой собственный жадный луч внимания она принудительно сфокусировала на себе.

Стоило сработать внутренней сигнализации (прививки! проконтролировать! у ребенка случится анафилактический шок!), Кира превращалась в директора тюрьмы, неимоверным усилием воли вынуждающего себя не реагировать на известия о побеге убийц, бунте заключенных и зарезанном конвоире. Сцепив зубы, она удалялась в свой кабинет.

Не оборачиваться.

Смотри на себя. Смотри на себя. Смотри на себя!

Шаг за шагом, мучительно преодолевая огромное расстояние, маленькая черепашка доползла до берега и скользнула в воду. Во-первых, сюда не добирались слоны. Во-вторых, из табакерки с ногами она превратилась в быстрое ловкое существо.

В столовой пятиклассник бросил в компот другому пятикласснику дохлого таракана.

«Нет, дети не умрут от отравления».

На втором этаже засорился унитаз.

«Сантехники все починят».

Отец мальчика с тараканом в компоте устроил скандал.

«С этим разберутся классный руководитель и директор».

Поймав себя однажды на желании снова помыть руки сразу после того, как она смыла мыльную пену, Кира вышла из дома и прошла пять километров быстрым шагом.

Черепаха прибавила в весе и потеснила Австралию.

«Я осознаю, что со мной происходит. Щели, в которые сквозит нездешним ужасом, разум залепляет утешительной иллюзией: если я смогу удержать контроль над школой, моя власть распространится на весь город. Но это лишь защитный механизм психики».

Черепаха подняла голову и оценивающе посмотрела на обезумевших слонов.

– А вы молодец, – уронила однажды Шишигина. – Я уж думала, придется везти вас к мозгоправу.

Постепенно ослабли ниточки жуткой тревоги, дергавшие ее, как марионетку в припадочном танце. Но оставалось что-то темное, огромное, скрытое от нее; кукловод не исчез, а лишь приотпустил ее, позволил идти самой – в пределах сцены.

«Я боюсь убийцы?»

«Нет».

«Боюсь, что он убьет снова?»

«Да».

«Но что еще?»

В третье воскресенье ноября Кира вышла из дома. День был холодный, ясный; такой день, когда все кажется более четким, чем обычно. Листья, обведенные по контуру золотым карандашом; пухлые курточки на малышах, придающие им сходство с космонавтами в скафандрах, которые осваивают незнакомую планету, – ее радовало все, на что падал взгляд.

Миновав церковь, Кира свернула на аллею Славы. Старушка, сыпавшая крошки голубям, приветственно помахала ей рукой. Кире вспомнился день, когда она впервые по-настоящему ощутила себя частью этого города: она шла в аптеку и вдруг осознала, что с ней здоровается каждый встречный.

На ступеньках магазина, к которому привела аллея, играли двое детей. Сквозь большое окно Кира видела их мать, ожидавшую своей очереди.

Мальчик вскочил и побежал вверх по ступенькам, не обращая внимания на оклики сестры. Он влетел в помещение, оставив дверь открытой, и принялся носиться по магазину, расставив руки в стороны, но мать прикрикнула на него, и ребенок неохотно побрел на улицу.

Когда он начал прикрывать за собой тяжелую дверь, Кире бросилось в глаза, что маленькие пальчики не держатся за ручку, а прижаты к торцу.

– Стой!

В следующую секунду раздался крик боли. Мальчик запрыгал, изо всех сил тряся ладонью, и разревелся. Мать побежала к нему, схватила, принялась дуть на прищемленные пальцы.

Киру пронзило острое чувство вины за случившееся: «Я крикнула недостаточно громко».

Абсурдность этого самообвинения была так очевидна, что Кира в одно мгновение поняла, что происходило с ней последние месяцы.

Это она была виновата в том, что не смогла спасти никого из тех четверых. Беловодье стало ее городом, и все его дети находились под ее защитой. Двое из них, глупенькие и доверчивые, пошли с убийцей, и Кира им не помогла.

Что пользы от нее, если даже Федя Буслаев, выросший за эти годы в мрачного диковатого подростка, по-прежнему прячет кровоподтеки. Они с мальчиком теперь встречались редко: занятия прекратились год назад. Несколько раз, ужаснувшись его трещавшим по швам рубахам и джинсам, не сходившимся в поясе, Кира передавала ему одежду по размеру. Судя по тому, что Лидия никак не реагировала, она вряд ли замечала, во что одет ее сын.

Кира подозревала, что за дверьми благополучного дома Буслаевых творится что-то совсем нехорошее. Беспомощность изводила ее. Однако Буслаевы оставались одной из самых влиятельных семей Беловодья, а в их маленьком городке это означало неприкосновенность.

Кира доподлинно знала, что Шишигина пыталась воздействовать на Глеба Яицкого, бессменного главу администрации, с тем, чтобы кто-то из врачей проверил состояние мальчика. После беседы директриса вернулась мрачнее тучи, закрылась в своем кабинете и провела там пять часов, не выходя наружу и огрызаясь в ответ на стук в дверь. Незадолго до этого она рассказала, что где-то поблизости живет отец Буслаева-старшего, но зовут его по-другому, потому что Алексей Викентьевич взял девичью фамилию матери, и отношений они не поддерживают. Кира пыталась отыскать его, но безуспешно. Надежда на то, что у Феди появится заботящийся о нем родственник, рассеялась.

Мальчишка все ревел на крыльце магазина, мать уговаривала его показать ладонь, продавец тащил лед, а внутри оцепеневшей Киры совершалось преображение. Занавес рухнул, и открылось то, что было за ним: огромное чувство вины, незримо управлявшее ее жизнью.

Много месяцев оно высасывало из Киры все силы, но рассеялось, едва его вытащили на свет.

«Я ни в чем не виновата».

Черепаха, как ей и полагалось, наконец-то поплыла в полную силу, загребая передними лапами и неся на спине прижавшихся друг к другу слонов.

7

Сначала длилась и длилась зима. Холодные шершавые дни скатывались в снежные комья, комья собирались в месяцы, громоздились друг на друга; декабрь прирос ноябрем, январь обхватил покрепче метлу, погнал по дорогам поземку.

– У вас какой-то непраздничный вид, – заметила Шишигина, найдя Киру вечером тридцатого декабря в ее кабинете. Кира смотрела на елку во дворе перед школой. Гирлянда таинственно мерцала, и среди ее разноцветных звезд медленно, как космические станции на орбите, поворачивались конфеты в серебряной фольге.

– Удивительный праздник Новый год, – сказала Кира, полуобернувшись. – Вы не задумывались, Вера Павловна? Странное торжество посреди зимы, когда впереди еще два месяца нечеловеческого холода. Вызов смерти. Зима, если подумать, это почти смерть: долгий-долгий сон всего живого. И в этом холоде, в темноте мы собираемся вместе, зажигаем огоньки и славим Новый год, то есть новую жизнь. Против мертвого мы выставляем мертвое дерево. Мы наряжаем его, украшаем, и оно становится не живым, но больше чем живым: оно становится чудом. Гирлянда сияет, веточки пахнут смолой и лесом, а значит, будет лето, будет тепло, будет свет.