На то, чтобы разделаться с текущими заказами, нужно было еще несколько дней, и я решила отправиться в будущий понедельник, а вернуться в четверг, о чем и написала сестрам. С некоторым волнением сложила в соломенную корзинку на длинной ручке вещи: смену белья, расческу и шпильки, мыло, плотную шаль, которой можно при случае укрыться, как одеялом, шкатулку для шитья и пару еще не подрубленных носовых платков, чтобы не сидеть сложа руки, если зарядят дожди. Должна признаться, сначала вместо платков я положила роман. Но после решила, что на монахинь он произведет не лучшее впечатление, – уж лучше шитье. А для чтения сойдет и молитвенник. Кроме того, чтобы не являться к ним с пустыми руками, я взяла две завернутые в папиросную бумагу салфетки, которые вышила, практикуя новые стежки, увиденные в одном журнале.

И вот наступило воскресенье. Взволнованная, вне себя от нетерпения, я тысячу раз перепроверила расписание поездов (билет я купила еще три дня назад). Потом прибралась в доме, до блеска натерла умывальник, подмела под кроватью. И вдруг осознала, что со всеми этими приготовлениями совсем забыла договориться о мытье лестницы! Этак поездка на море может стоить мне жилья! К счастью, еще оставалось время все поправить: разве станет Зита отказываться от работы и неожиданного дохода?

Я бросилась к гладильщице. Дверь на улицу была распахнута настежь, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Ассунтина, которая пошла в том году в школу, хотя занятия из-за пневмонии посещала нечасто, сидела на ступеньке, на самом сквозняке, замотав, однако, голову красным шарфом, и натужно выводила в тетради свои черточки да крючочки. И надрывно кашляла.

В этот момент на меня будто озарение снизошло: я сразу вспомнила слова, которые слышала от жены инженера Карреры. «Ты у меня худющая стала, будто индийский факир», – говорила она, стягивая с Клары через голову шерстяную кофточку перед купанием, и щекотала ей живот. Клара чихала. «Вот видишь! Знаешь, что я тебе скажу? В конце месяца, школа там или не школа, поедем к бабушке. Морским воздухом нужно подышать, он пойдет тебе на пользу».

Так, значит, он и Ассунтине на пользу пойдет! Не медля ни минуты, чтобы не дай бог не передумать, я выпалила: «Я завтра на несколько дней еду в П. Хочешь со мной?» Монашки, конечно, не станут возражать: они ведь сами предложили приютить двоих. А билет на ребенка стоил вполовину меньше.

Зита не знала, как выразить мне свою благодарность – за уборку и за приглашение дочери. Обе они тоже никогда не ездили в поезде и не видели моря. Матери, конечно, хотелось поехать с нами – это я прочла по глазам. Но работа – разве ж ее бросишь? Упустишь заказ – потеряешь клиента. И потом, кто тогда вымоет лестницу в парадной? Хозяйка готова была закрыть глаза, если меня время от времени кто-нибудь подменял, но, найди она хоть один грязный след на мраморных ступенях, хоть одну крошечную паутинку на лестничной площадке… О последствиях я даже думать не смела.

Да и потом, билет на поезд… Зита понимала, что не может просить меня заплатить еще и за нее, а не только за дочь.

Со слезами счастья на глазах она собрала скудные пожитки Ассунтины, которые сложила в наволочку – соломенной корзинки вроде моей у них не было. Пальто с бархатными лацканами Зита надеть не разрешила – испортит же! – но отдала свою теплую шаль, чтобы в поездке дочь не привлекала лишних взглядов. Она также предусмотрительно завернула нам с собой немного хлеба и гороховой толкушки с луком, чтобы поесть в поезде: в конце концов, ехать нам предстояло больше пяти часов, а я о потребностях желудка как-то не подумала.

В понедельник мы вышли из дома в восемь утра, чтобы быть на вокзале за полчаса до отбытия поезда, и все равно едва нашли местечко на деревянной скамье вагона третьего класса, уже почти до отказа забитого едущими на работу людьми. «А мы вот отдыхать, – с гордостью подумала я, – как самые настоящие синьоры». Интересно, могла ли бабушка хотя бы в самых сокровенных мечтах осмелиться пожелать или даже просто вообразить нечто подобное?

В ожидании отправления я поставила сумку на скамью, чтобы не упустить место, и выглянула в окно, решив понаблюдать за последними запоздалыми путешественниками, спешащими к своим вагонам. И среди них с изумлением узнала Филомену и ее мужа, одетых как знатные синьоры – она была еще и в огромной шляпе, – а за ними шел носильщик с двумя большими, тяжелыми, явно новехонькими чемоданами. Куда это они? Я заметила, как они непринужденно поднялись в вагон первого класса. Филомена, конечно, всегда любила роскошь и завидовала богатым, которые могут себе ее позволить. Но возможно ли, чтобы она потратила все свои деньги на этот маскарад? Впрочем, это теперь не моего ума дело. Равно как и ее совершенно не касается, с чего бы я решила устроить себе небольшой отпуск у моря.

Но вот начальник вокзала поднял жезл, и локомотив протяжно свистнул. Я снова села. Когда поезд, сбросив пар, тронулся, Ассунтина крепко сжала мою руку. С тех пор как мать разбудила ее утром, она не проронила ни звука. И не плакала, прощаясь: сосредоточенно делала вид, что в последний раз проверяет, не забыла ли сложить в узелок чего необходимого и не лежат ли свертки с едой на букваре с тетрадью, не нужно ли завернуть их получше, чтобы не запачкались вещи.

Так и началось наше путешествие. В окнах по обе стороны вагона расстилались поля: редкие деревья, пасущиеся коровы, странной формы гранитные скалы, ослы, груженные корзинами и переметными сумками, грядки артишоков и арбузов, работающие крестьяне. Моя маленькая попутчица, прижавшись носом к стеклу, глядела во все глаза. Для нее, городской девчонки, родившейся и выросшей в узких переулках, в новинку была каждая деталь – но особенно это бескрайнее небо, эти белые облака, тоже летящие вперед, но гораздо выше нас, эти хрипло каркающие птицы, этот яркий свет и согнувшиеся под порывами ветра кусты можжевельника. В отличие от нее, я время от времени выбиралась из города, чтобы навестить одну бабушкину знакомую, которая жила в деревне, а после – синьорин Провера, но еще никогда не забиралась так далеко и всякий раз делала это пешком или в запряженной ослом телеге. На сей же раз все было иначе – хотя бы из-за скорости, из-за деревьев, казалось, бегущих нам навстречу, и настолько быстро меняющегося пейзажа, что я не могла даже как следует ничего рассмотреть: только заметишь упряжку с волами или куст боярышника, как их уже и след простыл. Но я была рада, что последовала порыву: эти деньги не были потрачены впустую. Синьорина Эстер оказалась права: путешествия и впрямь расширяют кругозор.

Поезд остановился в Г. Если судить по виду из окон, город мало чем отличался от нашего: то, что он был несколько больше, вероятно, можно было осознать, прогулявшись по его улицам или вовсе только пройдя их из конца в конец. Но мы не стали спускаться даже на перрон: поезд стоял здесь всего десять минут, в течение которых из нашего купе никто не вышел. Не появилось и новых путешественников. Я выглянула в окно – было любопытно узнать, не сюда ли направляется Филомена, – но ее не увидела. Густые клубы пара – Ассунтина всякий раз смотрела на них как на настоящее чудо, – и локомотив продолжил путь. Через пару минут мы уже снова мчались через поля.

Несколько часов спустя показалось море – пока лишь тонкая синяя полоска на горизонте. Я узнала его, поскольку не раз с восхищением разглядывала картины в доме синьорины Эстер, мисс и других дам, к которым ходила работать, а также иллюстрации и фотографии в журналах. Интересно, вблизи оно и впрямь такое же синее? Катят ли по нему волны с белой пеной на гребнях, как изображают на картинах с морскими сражениями? Есть ли там песчаные пляжи с ракушками? Их, ракушки, я обещала показать Ассунтине: сказала, что она может набрать столько, сколько захочет, а после привезти домой. Наши соседи по купе, похоже, привыкли к величественному зрелищу, они почти не выглядывали наружу и боролись со скукой, заводя разговоры с попутчиками. На их вопросы я отвечала односложно, чтобы исключить всякую фамильярность. Теперь наличие компаньонки меня только радовало: присутствие Ассунтины защищало меня от докучливой болтовни, даже когда она, поглощенная видом из окна, делала вид, будто совсем меня не знает, и притворялась глухонемой. А когда какая-то женщина спросила, не дочь ли она мне, и я, чтобы не вдаваться в объяснения, ответила «да», Ассунтина не отреагировала даже понимающей улыбкой.

Не улыбнулась она, и когда на одном из поворотов море наконец оказалось