А все предельно элементарно. Ответил сам себе Леонтий. Конечно, он в лесу. И конечно, это чья-то злая шутка. Как же иначе? Накачали клофелином, или снотворным, что в принципе одно и то же. Тем укропно-ядовитым. Ему уже в квартире стали мерещиться питекантропы и мохнатые тени. Потом он вырубился, а его в охапку, и завезли невесть куда. И кинули. Спасибо, что не раздели: дубленка на месте, и ботиночки, хлипкие, полные снежной крошки, но на месте тоже. Даже смартфон «самсунгэлэкси» и тот в заднем кармане штанов. Звони, не хочу. Вот только время – Леонтий посмотрел на часы, – четверть третьего, всегда ведь он к двум на обед старался, если позволял график, из-за фантастической мамы мальчика Аркаши, именно в этот заветный час возвращавшейся с ежедневной тренировки по пилатесу и порой приглашавшей его невинно по-соседски выпить кофе или зеленого чаю. Приглашали редко, но старался Леонтий всегда, Костя Собакин об этом знал и давно, наверное, потому инструктировал майора Серегу. Иначе чего бы он, прямо так, без звонка, а может, свои резоны, или отследить Леонтия по тому же телефону через спутник не почел за труд, хотя – оно надо? Ну ладно, пришел и пришел. Было без четверти два. Тогда. Теперь, стало быть, четверть третьего. А этого не может быть. Что же его, по воздуху или по волшебству в считанные минуты перенесли в тьмутаракань, да пусть бы и в ближнее Подмосковье, где такое видано? Ага, раз не видано, значит, ничего загадочного и нет. Часы, механические – между прочим, настоящий «роллекс-ойстерс», хоть и куплен сильно бэ-у, – перевели ради хохмы, а телефон перенастроили, экие поганцы. Солнце. Солнце тоже перезапустили. Фигня полная. Солнце стояло довольно высоко. Думай, думай! Ты, Леонтий, не астроном, не следопыт и не бойскаут, чтобы время по солнцу определять. С северной стороны всегда на дереве мох, ага! Тут твои книжные знания о походах и спортивном ориентировании в лесу дремучем себя исчерпывают. Леонтий успокоился совсем. Солнце очень даже может быть там, где ему положено. Тут уж сомнений и двух мнений нет – чистый розыгрыш, филигранный, руки оборвать за такие дела, и ноги тоже, и то, что между ног, если имеется. Надо позвонить. Хоть бы тому же Собакину. Как отсюда выбираться? И где он вообще? Пусть ищет со своим Серегой по джи-пи-эс, если этот самый Серега не ржет над ним в ближайшем дупле. Уроды! Конченные! Ну, погодите! Леонтий остервенело тыкал замерзшим пальцем в нужные строчки телефонной книжки, еще и еще – мартышкин труд. Поля не было. Заряд в мобильнике был, а поля не было, ни полстолько, ни четвертьстолько, ни единой черточки, и не высвечивал экран заветных буковок, обнадеживающих МТС RUS. Полная херня! Последнее Леонтий произнес вслух, и уж поверьте, для него это вышло свирепое ругательство.

Чтобы позвонить, надо залезть на елку. Или – на любое иное дерево. Он в кино видел. Правда, там мужик лазал на отчаянно высокую сосну, да еще в придачу стоявшую на горе, да еще у него, придурка запасливого, в кармане имелась латунная проволока. А у Леонтия даже елки порядочной и той нет – вокруг одни уродливые корявки метра в два, от вершины до подножия, сучковатые, страшно подумать: как на такую лезть, в щегольских туфельках и в светло бежевой дубленке с нежным замшевым верхом, жалко. И потом, зачем? Разве ему эти ничтожные два метра помогут? Нечего мечтать. Ни на какую сосну, то бишь елку, он не полезет. Не павиан. Ищите дурака. Что делать?

Идти прямо. Куда-нибудь, да придет. В садово-дачный кооператив, в элитный поселок с доберманами, на совхозную лесопилку, или к профсоюзному санаторно-парковому хозяйству, это же Подмосковье, тут плюнуть некуда – обязательно попадешь в железный остов ЛЭП, в помойную кучу утилизированного хлама, в разливанное мазутное море, цивилизация, бля. Снова ругнулся в сердцах Леонтий. Короче, раздобудет адрес и телефон, выберется отсюда к фене-ядрене, а уж после выскажет Собакину все, что он думает о поступке лучшего друга, равно как и о чувстве юмора у последнего. Ага! Вот только, где это прямо? «Блудить» кругами бы не хотелось. Мох на деревьях растет с северной стороны. Привязался этот мох! Да и моха никакого на обозримом елочном пространстве нет. Одна наледь, причем со всех боков. Зато есть часовая и минутная стрелки, засечь угол между, и все время делать поправку – всплыло в памяти нечто туманное из пионерско-вожатого прошлого. На крайний случай сгодится – ему же не строго на юг или восток, а просто прямо надо. Это же Подмосковье. И чего он заладил, Подмосковье, Подмосковье! Осадил себя Леонтий. С какого перепугу он взял? Потому что, если не Подмосковье… тогда! Нет, лучше пусть будет Подмосковье. Он отчего-то припомнил уместный сей час эпизод из засмотренного до СD-шного скрипа данелиевского фильма «Кин-дза-дза!», – будем считать, что мы в Каракумах, тогда Ашхабад там! Кажется, подобно рассуждал лихой прораб дядя Вова. Правда, ошибался он, мягко говоря, кардинально. Так ведь то фильм, а здесь жизнь! Утешил себя Леонтий. В общем, держа направление прямо, он придет к… придет к… допустим, к Истринскому водохранилищу. Вот и ладно.

Направление «прямо» держать оказалось непросто. Как и любое направление вообще. Леонтий мало того, что ни единого раза не хаживал по девственному зимнему лесу, так тем более не помыслил бы совершать таковой марш бросок в тоненьких ботиночках и глаженных гаерских брючках, зауженных книзу. Во-первых, хотя бы выбраться на самый верх ледяного наста оказалось делом почти непосильным. Некоторое время Леонтий изображал из себя ледокол «Красин», спешащий на выручку экспедиции Нобиле, задаром безнадежно погубил дубленку, пропитался до самых тощих бедер мерзкой подмокшей снежной кашей, осилив в общей сложности шагов, этак, пять. Кое-как, ухватившись за ближайшее дерево, словно за гигантскую спасительную соломину, ему удалось после дюжины попыток неуверенно стать на ноги, поверх бугристой и скрипящей, скользкой обледенелой кожуры, непрочным слоем покрывавшей почти что метровый осадочный слой. Теперь нужно было отпустить ветку и самостоятельно идти дальше. Но как-то вдруг расхотелось – может, лучше остановиться на достигнутом, и покричать а-у-у? Леонтий покричал. Ему ответила все та же одинокая птица. Больше не последовало ничего. Тишина вокруг была в чистейшем природном своем виде лесной. Не пригородной, с отдаленным ревом моторов, не деревенской, где возможно мычала бы корова и лязгала колодезная цепь, даже не утешительно заповедной – а дикой, именно дикой, первобытной, безжалостной и наводящей подлинный ужас. Сколько он простоял так – держась за колючую сухую ветку, десять минут или десять мгновений, ему казалось, что уж навечно прирос к заколдованному месту, но ведь надо было идти. Леонтий все же сообразил. Отломил эту самую ветку, потом еще одну, чуть ли не ползком продрался до разлапистой низкорослой елочки, наполовину гнилой, и, слава богу, что гнилой – трухлявые нижние лапы отошли легко, бурые колючки сыпались тучей, но кое-что осталось – он соорудил нечто вроде снегоступов, эх, еще бы связать! Вязать ветки, однако было нечем. Пришлось прикрутить содранной волнистой лентой древесной коры – маникюр он погубил напрочь, пальцы и ладони ссадил в кровь, в мясо, но ничего, на таком холоде никакая зараза не пройдет! Надо идти. Да, да, если сядет солнце… Леонтий едва на секунду вообразил себе ночной лесной кошмар, как тут же видение прибавило ему сил. Елочные лапы помогли, идти не то, чтобы стало легко, об этом не могло быть и речи, но, по крайней мере, идти стало мало-мальски возможно, а это уже кое-что.