Вот их с дочкой паспорта. Ксюшка на фотографии такая серьезная, не ожидала от нее. А может, не серьезная, а испуганная просто? Ольга внимательно вгляделась в снимок, даже к свету повернула, чтобы получше рассмотреть. Да нет. Никакая она не испуганная. Все в порядке. Она тоже этого переезда ждет не дождется. Каждый вечер спрашивает, как они будут жить там, в Америке. Ольга рассказывает это ежедневно, как сказку на ночь. Про море, про песок, про счастливую жизнь. Рассказывает и сама верит. Потому что, если во все это не верить, то совсем тоска. Тогда получается, что вообще нет никакого выхода. Нет уж, пусть лучше будет сказка про Америку.

Значит, паспорта, визы, билеты до Москвы, билеты до Нью-Йорка… Ольга положила обе ладони на тонкую стопочку документов. Господи! Неужели все получилось? Неужели весь этот кошмар закончился? Как будто и не было последних двух месяцев, когда она все время уговаривала, упрашивала, плакала. А никому до нее не было дела. Никто даже выслушать толком не хотел. И смотрели на нее так, будто она перед ними в чем-то виновата. А в чем она перед Юркой и его родителями виновата, спрашивается? Ну в чем? Про Ксюшку они сразу вспомнили. Как же, внучка, родная кровь. А когда эта родная кровь в дырявых сапожках по лужам шлепала, где они были? Когда врачиха из поликлиники лекарства выписывает и про апельсины с морсом что-то говорит, а у тебя не то что на апельсины, на хлеб денег нет. Какие уж там лекарства. Где были эти любящие бабушка с дедушкой, спрашивается? Про родного отца даже и вспоминать не хочется. Жил припеваючи столько лет, и не вспоминал, что дочка у него живет где-то. А тут вдруг взвился: «Ты хочешь отнять у меня моего ребенка!». Как он орал тогда! Тоже, любящий папаша нашелся. «Мой ребенок, — кричит, — моя кровь! Черта с два увезешь!». И родители его такие же, подняли вой. Никто ее понять не хотел. Только Лелик. Тот ее всегда понимал, или вид делал, что понимает. Может, зря она тогда за него замуж не пошла? Не было бы сейчас позади всего этого кошмара.

Нет, даже думать об этом нельзя. Столько она своего добивалась, столько перетерпела ради этого. А сейчас что же, пожалеть обо всем? Ну уж нет! Пять дней всего осталось. Вот и дата на билетах. Пять дней. И забыть все, как страшный сон. И Лелика забыть с его благородством и сочувствием. Тошно уже от его благородства, как он сам-то этого не понимает. Звонит каждый день, хоть она ему сразу сказала, чтобы никаких контактов. А он звонит, молчит в трубку. Раньше все про любовь свою канючил, а теперь просто молчит. И стыдно перед ним, и по-другому нельзя. Скорее бы уж улететь.

Телефонный звонок заставил вздрогнуть. Боялась она в последнее время телефонных звонков. Ничего хорошего от них не ждала. Трубку взяла ледяными от страха пальцами.

— Ольга Владимировна? Это капитан Захаров. Нам бы встретиться еще разок, уточнить кое-что. Да нет, не надо приезжать. Я тут неподалеку, могу сам заскочить на полчасика. Вот спасибо. Сейчас буду.

Она положила трубку и вытерла о футболку разом вспотевшую ладонь. Мельком глянула на свое отражение в стеклянной дверце серванта. Ну и вид! Бледная, как смерть, глаза перепуганные. Так этот опер все, что угодно, про нее подумает.

* * *

Димыч пил мелкими глотками остывший чай и разглядывал исподтишка сидевшую напротив «гражданку Кузнецову». Изменилась она за полторы недели. Похудела, осунулась. И заторможенная какая-то, разговаривает медленно, будто каждое слово подбирает. Сразу после убийства бывшего мужа, она гораздо бодрее была. А сейчас что же, прониклась утратой? Да какая там утрата, она и думать забыла про бывшего мужа, тем более замуж собирается.

— А вы когда улетаете?

— В пятницу. А что?

— Да ничего. Просто надо успеть закончить кое-какие следственные действия, пока вы здесь. Ну, не вызывать же вас потом из Америки. — Димыч улыбнулся, приглашая оценить его шутку. Но ответной реакции не получил — Ольга сидела такая же внешне безучастная, смотрела мимо него.

Уставшая она какая-то. И не радостная совсем. Вроде, приятное событие впереди, замуж выходит. Не поймешь этих баб, чего им надо? То замуж рвутся, аж пищат. А как дело на мази, так сразу грустные, о суровой женской доле задумываются. Вот и Ольга сидит, как неживая. Будто не под венец ей скоро, а на эшафот.

— Оля, а зачем вам в Америку?

Кузнецова будто проснулась разом, даже на стуле выпрямилась.

— Как это зачем? Я замуж выхожу за американца.

— Это я помню. А почему именно американец? Разве здесь мужиков мало?

— Вам-то какое дело? — неожиданно зло спросила Ольга.

— Просто интересно.

— Ах, вам интересно! — Ольга взвилась неожиданно, зашипела как кошка, сжимая под столом кулаки. — Вам интересно! Думаете, наверно, что это блажь такая, да? Мужиков, говорите, и здесь полно? Да где они, мужики-то? Нет, не те, у которых в штанах доказательство. А тех, кто готов на себя заботу взять. Да-да, элементарную заботу о своей женщине и ее детях. Чтобы можно было о детях думать, а не о том, где денег до получки достать. И нечего не меня так смотреть! Да, я слабая, я никчемная. Это мне и Юрка всегда говорил. Он-то себя слабым не считал, и другим этого права не оставлял. А как быть, если слабый? Ну как быть? Ведь жить-то всем хочется, только не все умеют.

Ольга вдруг расплакалась, закрыла лицо руками. Капитан Захаров смотрел на нее без всяких эмоций. Привык. Подумал, что Ольга, пожалуй, не притворяется, не давит на жалость, не пытается слезами расположить к себе неугомонного мента. Искренне плачет, потому что наболело.

Димыч поднялся, налил в стакан воды из-под крана, поставил перед Ольгой. Снова сел напротив, наблюдая, как гражданка Кузнецова пьет воду с хлоркой и еще черт знает чем, стуча о край стакана зубами. Жалкая она какая-то. Пришибленная. Вот и водой этой давится, старается допить до конца. Интересно почему? Время тянет или правда такая размазня? Интересно, если бы он ей в воду рвотного порошка всыпал, она бы тоже пила не отрываясь? Курица чертова! Мужчину ей надо, дурехе, чтобы ответственность за нее взял. Как же, возьмет он, держи карман.

Димыч вытащил из Ольгиных рук недопитый стакан, поставил на стол, протянул висевшее тут же полотенце. Ольга сидела не шелохнувшись, и только всхлипывала, как заведенная. Димыч поднялся решительно, обошел стол, вытер полотенцем Ольгино лицо. Поколебавшись пару секунд, высморкал гражданку Кузнецову в это же полотенце, отложил его подальше.

Ольга начала успокаиваться. Всхлипывала реже и смотрела на Димыча глазами бездомной собаки. С благодарностью и робкой надеждой.

«Дура беспомощная! — подумал Димыч. — Еще в Америку собралась, кулема.» Ольга Кузнецова раздражала его все больше. Вместо сочувствия она вызывала недоумение. Двадцать семь лет, а к жизни совершенно дамочка не приспособлена. Куда на такой жениться? Ее удочерять впору. Точно, прямо двоих разом и удочерять — и ее, и дочку.

— Вы что же, думаете, в Америке легче жить?

— Думаю. Мне ничего другого не остается. Устала я от нищеты, понимаете. От того, что каждую копейку считать приходится. Выгадывать, выкручиваться. Я вот в брюках хожу все время. Думаете почему? Да у меня колготок целых нет просто. И денег нет. А я не хочу, чтобы моя дочь, когда вырастет, все время в брюках ходила. Это же унизительно, понимаете? Изображаешь из себя пацанку, а на самом деле просто не можешь себе позволить быть женщиной. Денег нет на колготки, понимаете?