– Нет-нет, спасибо, мадам Сурова! Как-нибудь в другой раз!

И, уже не сдерживаясь, полыхнул на меня взглядом:

– А вас, Кирилл Андреевич, мы ждем завтра – если не возражаете. У меня. Я пришлю за вами машину – вдруг не найдете? Завтра в восемь!

Повернулся – и так посмотрел на своих амбалов, что те, как ягнята, засеменили к выходу из подъезда. Бросил визитку нашему охраннику – и был таков.

Никогда еще я не обнимал Маришу с таким чувством, и никогда еще наши бесстыдные в присутствии охраны поцелуи не были так похожи на настоящие признания в любви…

И, конечно, мы и не думали ни о какой встрече, а совершенно примитивно завалились в киношку с последующим плавным переходом к романтическому ужину при свечах в ставшей уже родной квартире Мариши…

А ночью я опять разомлел и опять поймал себя на мысли о семейном уюте, тихом гнездышке, и даже – раньше до такого не доходило ни разу! – о детишках, плотно обосновавшихся на моей уже немолодой шее… Но следом пришла мысль об Ирине Забродиной – и о том бесценном огоньке, что только я (а может, и вправду?) мог разжечь в ее сумрачно-карих глазах… И под конец, чтобы уж окончательно расставить точки над «i», я снова сказал себе, что никогда не встречу больше женщины, девушки-девчонки, к которой – как давно-давно к Майке – накрепко, золотыми нитками, пришили бы мое беспокойное, холодное и неверное сердце. Кроме, конечно, последней, одной-единственной на свете, что даже и не подозревает о нашем родстве…

Эти мысли так меня достали, что поутру я, боюсь, повел себя не слишком вежливо: первым вскочил с кровати, глотнул на ходу в Маришкиной кухне «рюмочку» кофе – и вылетел, как сокол, из ее милого гнезда, отговариваясь срочной необходимостью расследования.

Верный мой железный конь до утра простоял в родной ракушке – так что я бодреньким шагом, по слякотной «снегодождевой» погодке, прогулялся до метро и примостился на сиденье в углу, радуясь, что в выходной день нет давки и рядом не нависают назойливые старушки. Желая поразмыслить поплотнее, я с облегчением прикрыл было глаза – и вдруг – чуть не подскочил на своем посадочном месте!

Да, именно, вот так вот. Поезд уже отходил от станции, и в последний момент некто точно прилип к окну вагона с той стороны: старая женщина – а может, и не женщина – смотрела прямо на меня, пронзая немыслимым ужасом своих черт, своего бесполого, ватного и неживого лица. Прямо в глаза смотрела, своими безумными и хитрыми, в красных прожилках, глазами. И ухмылялась черным щербатым ртом… Станция кончилась, поезд сорвался в темноту туннеля – а я остолбенело пялился в окно – и, конечно, проехал свою станцию. Да что там станцию! Было желание – сесть в обратный поезд и вернуться, встряхнуть за шиворот эту Пиковую даму – чтобы хоть убедиться, что я еще не окончательно свихнулся.

А потом я подумал: какая, на хрен, разница? Свихнулся я или не свихнулся – я должен объяснить совершенно разумным и здравым людям, за что пострадала Нина Колосова и ее свекровь?

За что попала в дурдом сама Лиманова – и где она сейчас? Почему, наконец, охотятся за ее записками – обыкновенной общей тетрадью прилежной школьницы? А главное – кто охотится?

И тут все снова стало на свои места. Щелкнул невидимый выключатель – точнее, включатель, – и я опять перестал быть обычным московским журналюгой, лживым и хамоватым, и стал – не знаю, как сказать. Неким очень важным винтиком в механизме расследования – железным винтиком, разумеется!

И я почти не удивился – и тем более не дал себе упасть духом, – войдя в свою одинокую холостяцкую обитель. А в ней-таки было чему удивляться!

Еще на пороге я понял, что здесь побывали не просто обычные недалекие квартирные воры. И не только потому, что не пропало ничего ценного. Главное – почерк, так сказать, работа, ювелирная работа того, кто провел здесь форменный, многочасовой, видимо, обыск. Не просто все оказалось перевернутым вверх дном. Напротив – вещи перерыли в особом порядке, начиная с самой «изнанки» квартиры, от самых дальних уголков – до самых ближних и приметных. Ничего не разбили, не рассыпали. И, уж, конечно, искали не деньги. А именно то, что, по самой счастливой случайности, я забрал тогда с собой, сунул во внутренний карман – забрал, хоть и опасался и обыска, и похищения. То самое, что невольно спасла своим присутствием бесценная Марина Марковна – тетрадку, школьную общую тетрадку с записями летящим неровным почерком…

Ровно пятнадцать минут отнял у меня инструктивный разговор с жившей этажом выше Верой Васильевной, нашей старшей по подъезду. Сделав постную мину, я поднялся к ней, посетовал на шалость неких форточников (дескать, забраться могли только по балкону), заверил, что милицией займусь, как положено, а ее – нижайше прошу все убрать к моему возвращению – не могу же я жить в таком бедламе! Посочувствовав нелегкой холостяцкой доле («Вам бы жениться, Кирилл Андреич!» – «А что, у женатых воруют меньше?»), Вера Васильевна охотно согласилась помочь.

И я, уже с легким сердцем, покидал в спортивную сумку вещички, вывел из ракушки застоявшегося железного друга – и, как белый человек, покатил себе в Красково, показаться другу Вэну, с которым, казалось, расстался чуть не год назад!

Дорога до Краскова, если ехать на машине, – не самая легкая и близкая. Еще слава богу, что праздники начались днем раньше – иначе как раз в пятницу дорогу заполнил бы легион дачников – и вряд ли Венич увидел бы меня раньше самого позднего вечера. А так – я приехал вальяжно и легко и где-то уже часам к пяти заводил своего «коня» в ворота «Звездочки». Венька попался мне на крыльце своего комендантского домика – необычно озабоченный и как будто даже не слишком довольный нашей встречей. Тем не менее, мы тепло приобнялись, и я с радостью обнаружил, что к моему приезду готова та самая комната, где нам обоим примерещилось за окнами это жуткое неживое лицо.

Еще продолжая ощущать себя белым человеком, я спокойно разложил вещички, как следует умылся в чистой душевой – и приготовился наконец-то выпасть из паутины не очень понятных и не очень приятных событий на долгий теплый вечер; приготовился поделиться с другом своими «непонятками», рассказать о последних событиях; дружно и по-мужицки выпить, наконец…

Но, как, наверное, уже ясно из столь душевного «предисловия», дружеской теплой встречи как раз и не получилось…

Говорил ли я уже о том, что во время расследования, в самой гуще событий, время точно сжимается в плотный ком – и за неделю происходит столько, сколько в обычной жизни не случается и за год! Нынешний раз тоже не стал исключением…

Недаром, недаром подметил я в Вениче некую озабоченность – не сразу, но все-таки выяснились причины его напряжения и скованности. Выяснилось, собственно, то, что ему, выпавшему, так сказать, из основного русла событий, именно в день нашей встречи удалось-таки меня, – того, кто сидел в самом пекле и трясся, выражаясь образно, в самом центре «землетрясения», – встряхнуть… Удалось, ничего не скажешь! А скованность его и отстраненность были вызваны обыкновенным нежеланием с порога огорошивать верного друга всем тем, что случилось в «Звездочке» за время моего отсутствия.