Генрих явно хотел возразить, но почему-то промолчал. Кристина вздохнула, поставила рамку на место и провела пальцем по поверхности стола и, как ни странно, не обнаружила на нём пыли. Поймав её удивлённый взгляд, Генрих улыбнулся и объяснил:

— Я приказываю наводить здесь порядок. Впрочем, надеюсь, эта комната нам нескоро потребуется.

Кристина тоже улыбнулась и невольно отдёрнула руку от стола. И всё-таки, какая странная традиция — запираться здесь после смерти мужа… При мысли о том, что когда-то ей, возможно, тоже придётся тут поселиться, стало безумно страшно. Захотелось поскорее уйти отсюда, но Генрих уже распахнул дверцы шкафа.

— За все эти годы здесь никто ничего не трогал? — поинтересовалась Кристина, застыв у стола и поглаживая ладонью живот, словно пытаясь успокоить и себя, и ребёнка. Впрочем, сегодня он и так вёл себя вполне тихо и почти не толкался.

— Только слуги наводили порядок и вытирали пыль. У меня рука не поднималась что-то выбросить, — признался Генрих, глядя в глубины шкафа. На первый взгляд он мог показаться небольшим, но, подойдя ближе, Кристина разглядела там довольно-таки большое количество одежды. — Ну, выбирай, — улыбнулся муж, и девушка окончательно растерялась.

— Они почти все чёрные, — протянула она.

— Что поделать, это наш геральдический цвет, — пожал плечами он. — Наш общий, между прочим, так что никто не осудит тебя, если ты наденешь чёрное.

Кристина не очень любила чёрный цвет — он был мрачным и печальным, и к тому же, как ей казалось, совершенно не шёл ей. Она предпочитала синие и серые оттенки, сочетающиеся с глазами. Хотя многие говорили, что чёрный идёт всем…

Девушка внимательнее присмотрелась к висящим платьям, рискнула даже дотронуться до нескольких… Мелькнула мысль, что они давно обветшали, но она тут же успокоила себя: за одеждой почившей госпожи слуги тоже наверняка ухаживали. Всё это было донельзя странно, однако Кристина вспомнила, что до сих пор хранила то самое мамино платье, и на душе стало ещё беспокойнее.

Наконец её взгляд зацепился за что-то ярко-синее, почти потерявшееся среди чёрного бархата и серой шерсти. Она протянула к нему руку, Генрих помог ей вытащить вешалку из шкафа, и Кристина увидела, что это было длинное платье с кружевными рукавами до локтей и серебристой причудливой вышивкой на атласном лифе. Подол из атласа, шёлка и кружев не был как-либо украшен, но зато эффектно блестел, переливаясь разными оттенками синего. На ощупь ткань была мягкой и приятной, и то, что платью было уже немало лет, почти не ощущалось.

— Синее, как ты любишь, — заметил Генрих. — И вроде как раз летнее.

— Мне нравится, — негромко сказала Кристина, проводя рукой по верхней юбке. При мысли о том, что когда-то это платье носила ныне почившая женщина, стало немного жутко, но она пересилила себя. — Давай я надену.

Она провозилась с ним недолго — Генрих помог ей со шнуровкой на спине. Казалось, что платье было сшито именно для неё. Оно нигде не жало и не давило, село идеально, мягкая ткань легко растянулась на животе, и лишь подол оказался чуть длиннее, и поэтому его приходилось постоянно придерживать. Но это совсем не портило впечатления. Платье ей понравилось, а отражение в зеркале только убедило Кристину в том, что оно ей прекрасно подходит.

Генрих обнял её сзади и на мгновение прижался губами к виску.

— Ты прекрасна, — сказал он тихо. — Но, по-моему, кое-чего не хватает.

Он куда-то отвернулся, а Кристина продолжила разглядывать себя в зеркало. По её мнению, не хватало всего лишь одной, самой ничтожной детали — её привлекательности. Она никогда не считала себя красивой, и платье положения почти не спасло. Ну, зато сидит хорошо, и на том спасибо.

Кристина опустила взгляд, чтобы поправить подол, и через мгновение почувствовала, что её шеи коснулось что-то металлически-холодное и довольно-таки тяжёлое. Она мгновенно подняла голову, взглянула в зеркало — и обнаружила на себе серебряное ожерелье. Оно было довольно простым, без изысков, лишь небольшой голубой блестящий камешек говорил о том, что украшение не из дешёвых.

Кристина восторженно округлила глаза и осторожно коснулась камешка пальцем. Несмотря на простоту ожерелья, ей казалось, что красивее него она ничего не видела.

— Тебе нравится? — спросил Генрих, в его тоне ясно слышались взволнованные нотки.

— Ты ещё спрашиваешь! — рассмеялась Кристина, вертясь перед зеркалом. — Оно прекрасно, спасибо… Тоже её?

— Нет, новое.

Кристина сделала паузу и улыбнулась ещё шире, внимательно следя за бликами, пляшущими на камешке, а потом, неожиданно для самой себя, выпалила:

— Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, — отозвался он негромко.

Тогда Кристина взглянула на себя в зеркало обновлённым взглядом. Глаза её, обычно такие впалые и уставшие, счастливо светились, губы растянулись в сдержанной, безмятежной улыбке, и во всём этом не было ни капли притворства или натянутости. И с чего она взяла, что некрасива? Да даже и без этого чудесного платья, и без ожерелья — в простой одежде (и без неё) она нравилась Генриху такой, какая есть, со всеми своими недостатками… которые вдруг мгновенно исчезли, стоило ему сказать (хоть и далеко не впервые), что он любит её. Теперь Кристина смотрела и не узнавала себя. И только сейчас она наконец поняла, что имел в виду Генрих, говоря о сходстве своих жены и матери.

— Нужно будет заказать наш семейный портрет, — решил он, вновь обнимая Кристину и прикладывая руку к её животу. — И чтоб тебя изобразили именно в этом платье. Только волосы распусти. — Другой рукой он осторожно стянул с её волос ленточку, и они свободно рассыпались по плечам — ниже пока не росли, ибо Кристина иногда подрезала их, чтобы подровнять.

— Подожди, сначала рожу, — отозвалась она, — и на портрете нас будет трое.

А портрет всё же есть, только вдвоём)

Беспокойные дни III[13]

1395 год от Великого затмения, июль

Плотные шторы были распахнуты, и сквозь окно в небольшой кабинет лился тёплый солнечный свет. Начало месяца лиеписа выдалось в этом году сухим и ветреным, лишь под конец начал моросить слабый дождик. В общем, это было самое обычное лето — ни засух, ни гроз, всё вполне сносно.

София поправила шнуровку на правом рукаве голубого платья и поднесла к глазам небольшой грубоватый пергамент.

— Вебер всё ещё делит свои башни с Майером, — сказала она, бегло прочитав написанное.

— Если они приедут к нам с просьбой решить их спор… — отозвался Хельмут, мечтательно закатив глаза.

— Мы их выслушаем, всё обдумаем и вынесем решение, —