Когда жуткая вонь заполняла камеру, охранники выволакивали его наружу и вели длинными коридорами Мюнхенского дворца правосудия. Отделанные мрамором холлы были пусты в этот ранний час, но Роган все равно испытывал жгучий стыд — за след из маленьких коричневых капель, что оставлял за собой на полу. Желудок и кишечник по-прежнему отказывались удерживать пищу, и хотя он старался собрать в кулак всю свою волю, чтобы не допустить этого, чувствовал, как обе штанины по всей длине становятся влажными и липкими. А вонь, исходящая от него, так и тянулась следом, через все эти залы, холлы и коридоры. На какое-то время боль от ударов могла заглушить стыд, ровно до тех пор, пока его не усаживали перед столом, где должны были расположиться семеро его мучителей и начать допрос. Роган сидел и чувствовал, как вонючая полужидкая масса липнет к телу.

Охранники приковывали его за руки и за ноги к тяжелому деревянному стулу, затем клали ключи от наручников на длинный стол красного дерева. Как только входил первый из семерых дознавателей, вся охрана тотчас удалялась. Затем постепенно начинали подтягиваться и остальные участники процесса, некоторые с кофейными чашками в руках. На первой неделе Клаус фон Остен всегда появлялся последним. То была неделя так называемого «нормального» физического воздействия на Рогана.

Из-за сложного характера информации, которую должен был выдать им Роган, чтобы вспомнить все эти замысловатые коды, системы шифрования и цифровые модели, требовалась крайняя сосредоточенность и ясность мысли. Но физические страдания настолько изнурили его, что мыслительный процесс стал тормозиться. После пыток Роган даже при всем своем желании не мог выдать ничего полезного. Первым понял это Клаус фон Остен. И распорядился, чтобы физическое воздействие было сведено к «минимуму». После этого фон Остен стал по утрам приходить первым, опережая остальных членов команды дознавателей.

В эти ранние утренние часы фон Остен всегда выглядел бодрым и подтянутым. Узкое лицо с точеными аристократическими чертами безупречно выбрито и бледно от талька после бритья. Глаза все еще немного сонные, а потому взгляд кажется добрым. Он был старше Рогана на одно поколение, он походил на отца, которого бы мечтал иметь каждый молодой человек. Держится с достоинством, но без снобизма; искренен, но при этом нисколько не заискивает; серьезен и даже мрачен, но с оттенком юмора; справедлив, но строг. В последующие недели Роган, вконец изнуренный пытками, недоеданием и недосыпанием, постоянным нервным напряжением, стал временами видеть в фон Остене подобие отца, который наказывает сына ради его же блага и пользы. Нет, умом он понимал, что подобное отношение просто смешно. Этот человек — главарь его мучителей и палачей, именно он ответствен за причиненные ему страдания. Но существовала и другая, эмоциональная сторона, видно, срабатывало искаженное пытками подсознание, а потому каждое утро он с нетерпением ждал прихода фон Остена, как ребенок ждет отца.

В то утро, когда Клаус фон Остен прибыл первым, он подошел к Рогану, сунул ему в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. А затем заговорил, но ничего не спрашивал, просто объяснял свою позицию. Он, Клаус фон Остен, исполняет свой долг перед отечеством, допрашивая Рогана. Роган должен понимать, что в этом нет ничего личного. Он даже испытывает к нему симпатию. Роган по возрасту вполне годится ему в сыновья, а родного сына у него никогда не было. И его страшно огорчает тот факт, что Роган так упорствует. Что заставляет его вести себя столь глупо, по-детски? К чему все эти отрицания? Ведь секретные коды, которые он, Роган, держит в голове, уже давно не используются союзниками, это точно. Прошло достаточно много времени, чтобы превратить информацию, которой он отказывается поделиться с ними, в совершенно бесполезную. Так почему бы ему, Рогану, не оставить все это дурачество и тем самым избавить всех от страданий? Пусть не думает — палачи тоже страдают, когда им приходится применять пытки. А он считал, что нет?..

Затем он принялся утешать Рогана. Допросы скоро закончатся. Война тоже закончится. Роган и его жена Кристин будут снова вместе, заживут дружно и счастливо. Все ужасы войны, все эти муки и убийства останутся позади. Люди перестанут враждовать и бояться друг друга. И ему, Рогану, ни в коем случае не следует отчаиваться. С этими словами фон Остен по-отечески похлопал его по плечу.

Но когда в зал вошли остальные члены его команды, поведение фон Остена сразу же изменилось. Он снова превратился в главного дознавателя. Его глубоко посаженные глаза так и впивались в Рогана. Его прежде такой мягкий, тихий голос зазвучал грубо и повелительно. И тем не менее Роган умудрялся улавливать в нем строгие и одновременно любовные отеческие нотки, тревогу за судьбу непутевого сына. Было в личности фон Остена нечто такое магнетическое, притягательное, чувствовалась в нем особая сила, что Роган начал верить в то, что так умело и артистично внушал ему фон Остен. Что дознание это ведется справедливо, что он, Роган, сам навлекает на себя физические страдания.

Затем начались дни, когда он слышал жуткие крики Кристин из соседней комнаты. В те дни фон Остен перестал приходить рано утром, всегда появлялся последним. А потом настал тот ужасный день, когда его провели в соседнюю комнату и показали магнитофон, на ленту которого были записаны крики умирающей Кристин. И Клаус фон Остен заметил с улыбкой:

— Она умерла в первый же день пыток. Мы тебя провели.

Роган возненавидел его в тот миг с такой силой, что ему сделалось дурно — рвота с пеной хлынула изо рта прямо на тюремную робу.

Тогда фон Остен солгал ему. Дженко Бари рассказал, что Кристин умерла во время родов, и Роган верил Бари. Но почему солгал фон Остен? Почему захотел, чтобы его подручные выглядели еще более жестокими, чем на самом деле? Лишь много позже, вспоминая обо всем этом, Роган понял, сколь блестящим психологом проявил себя тогда фон Остен.

Именно жгучая ненависть, которую Майкл испытал тогда к мучителям и убийцам своей жены, позволила ему держаться, остаться в живых. Он хотел жить дальше, чтобы поубивать их всех, чтобы торжествующе улыбаться, глядя на поверженных своих мучителей. Эта ненависть, эта надежда, что пробьет час отмщения, придавали ему сил, и следующие несколько недель он выдавал дознавателям все секретные коды, которые помнил.

А фон Остен снова начал приходить первым, появлялся в зале для допросов с раннего утра. И опять принимался утешать Рогана, и магнетический его голос звучал так доверительно. Первые несколько дней он даже снимал оковы с рук и ног Рогана и приносил ему на завтрак кофе и сигареты. Фон Остен продолжал уверять Рогана, что его сразу же освободят, как только он выдаст последний шифр. А потом как-то утром он пришел совсем рано, запер за собой дверь помещения с высокими сводчатыми потолками и сказал Рогану: «Должен выдать вам одну тайну. Но только обещайте, что никому никогда не скажете». Роган кивнул. На лице фон Остена застыло мрачное и одновременно сочувственное выражение. «Ваша жена жива. Вчера она родила ребенка, мальчика. Оба чувствуют себя хорошо, уход обеспечен надлежащий. И я даю вам слово чести, что все вы трое окажетесь на свободе, как только мы получим всю необходимую информацию. Но ни одной живой душе, ни одному из членов моей команды ни слова. В противном случае можно нарваться на неприятности. Поскольку я, давая вам это обещание, серьезно превышаю свои полномочия».