– Ну почему? Если мы доживем, то увидим, как их дети за нас отомстят.

Осенью, точно под Покров, родился Константин Иванович. Чернявый и зеленоглазый. «Ох, девкам на погибель», – хихикали дворовые мадам. В отличие от породистых, тонкокостных девок Беззуба, что Нестор, что Костик завидной внешностью не отличались. Костик был откровенно некрасивым. Кроме зеленых выпуклых глаз под полуприкрытыми веками, он обладал выдающимся семитским горбатым носом, тщедушным телом и очень кривыми ногами. Зато природа и гены наделили его таким сногсшибательным обаянием и живым умом, что буквально с трех лет он мог расположить к себе любую торговку или няньку в парке. Наказывать его за ежедневные шалости не было никакой возможности. В четыре своих года он успешно играл с девочками «в доктора» в кустах за Алексеевской церковью. В шесть – подбил дворовых детей, в том числе и девятилетнюю Женьку, посчитать, сколько котов поместится в сохнущие панталоны Голомбиевской, если затянуть их внизу штанин ленточкой. В шесть – глядя снизу-вверх – заявлял нанятой студентке, обучавшей его грамоте: – А тебе уже говорили, что у тебя самые красивые глаза в Одессе?

Первый год с пятым малышом, помимо всех бытовых хлопот матери, – это круглосуточный дозор, не выходя за пределы двора. По праздничным светлым дням – с радиальными прогулками в два квартала до ближайшей лавки.

Фира исстрадалась и озверела.

– Ваня, я хочу в люди! Я хочу слышать еще хоть что- нибудь, кроме детского плача, и видеть чуть больше задачника из гимназии.

Проблему досуга решила Нюся. Она собрала подруг и начала с воодушевлением:

– Прелестницы! Надевайте ваши лучшие платья и вспоминайте все приемы кокетства! Мы с вами нынче… займемся… благотворительностью!

Она, как факир, извлекла из атласного рукава брошюрки о туберкулезе.

– Это что? – повертела брошюру Ривка.

– Туберкулез, ну, чахотка. И «белый цветок»!

Нюся, сбиваясь и путаясь, рассказала длиннющую, просто душещипательную историю «Белого цветка».

Началось все со скандинавских королевских семей, где королева с фрейлинами вышли на улицу с разъяснительными листовками и букетами белых цветов. Продавая их, они собирали пожертвования на борьбу с недугом. Так ромашка стала символом борьбы с чахоткой. Следом за Европой подтянулась Российская империя. Через три дня после Петербурга, 23 апреля 1911 года, акция по сбору средств «Белый цветок» прошла в Одессе.

Нюся знала о готовящемся событии все.

– Девоньки, не подкачайте. Дело хорошее, публика изысканнейшая. Брали на раздачу только знатных.

– Ой, де мы, а где знатные? Нам до твоих аристократов как до Москвы раком!

Нюся склонила голову:

– Ну-у-у, Рива, не позорься. Ну сделали мне такой подарок, включили в списки. Чем плохо?

На следующий день у Еврейской больницы и в районе Привоза ходила нарядная троица с бархатными щитами, усеянными ромашками, в одной руке и кружкой для пожертвований – в другой.

– Пожертвуйте, сколько сможете! – улыбалась Фира, прикалывая на лацканы не успевшим убежать прохожим ромашки.

Нюся контролировала процесс:

– А что так мало? Господин хороший, – пеняла она убегавшим франтам, – кто мало дает, тому… мало дают! Так что не скупитесь!

Их посильное участие в акции помогло собрать в общую копилку рекордную сумму в тридцать тысяч рублей. Учредители фонда по борьбе с туберкулезом открыли за эти деньги целую амбулаторию и умудрились опубликовать подробнейший отчет: как, куда и на что был потрачен каждый полученный гривенник.

Фира была счастлива и полна эмоций – и погуляла, и пользу принесла!

– И в газету попала, – ворчал Ванечка, в сотый раз рассматривая фото подруг с цветами возле Еврейской больницы.

Нюся накрыла на стол. Гигантская кровать занимала больше половины комнаты.

Ривка боязливо примостилась на край:

– Нюся, я точно ничего не подхвачу?

– По морде отхватишь, биндюжница!

Она налила Фире и Ривке, замешкалась и плеснула себе на дно рюмки.

– Бабы, я, кажется, того…

– Тронулась? – уточнила Фира. – Так это не новость.

Ривка посмотрела на бледную Нюсю и пнула Фиру:

– Помолчи! Шо трапылось, малахольная?

– Я, кажется, понесла…

– Ты? Ты ж спринцуешься, и этими своими мужскими колпачками пользуешься! И сколько уже?

– Ой, я не знаю! И от кого – тоже не знаю! Ой боже, одни убытки! – Нюся зарыдала.

Подруги напряженно молчали. Фира разглаживала ладошкой скатерть.

– Может, к мадам Гордеевой? Она что-то присоветует? Давно задержка?

– Какая Гордеева? – вступила Ривка. – Нюся, это что, первый раз?

Нюся шмыгнула носом:

– Второй. Первый раз по малолетке было. Скинула. Думала, больше не будет никогда. Да и не было.

– Оставляй, – вздохнула Ривка. – Головой подумай: кто за тобой в старости смотреть будет? Оставляй, раз дите пришло.

– Куда? – разрыдалась Нюся. – А где работа? Как я работать буду? А лет мне сколько?

Фира оживилась:

– А действительно, сколько тебе?

Нюсины пышные формы прибавляли ей пикантности вместе с ее же годами. По той же причине лицо ее было по-младенчески круглым, без единой морщинки. С одинаковой вероятностью ей могли бы дать от двадцати семи до сорока пяти. Правда оказалась посредине.

– Я уже старуха практически – тридцать семь!

– Азохенвэй, старуха, – рассмеялась Фира. – А что, тогда мадам Полонской уже ходить на Второе кладбище и начинать к земле привыкать? Не реви! Другую комнату снимешь, нам дите отдавать будешь. Бог управит, – и она обняла ее. – Да шо нам тут с этой дивизией – одним меньше, одним больше – прокормим, – улыбнулась.

– А я как же? – Нюся размазывала черные потеки по щекам.

– И тебя прокормим, не впадай в ажитацию, Голомбиевская, – тут улыбнулась и Ривка. – Фира, ну что, выпьем за эту юную маман?

Нюся проявила невиданную коммерческую смекалку – она по очереди намекнула всем постоянным клиентам на возможное отцовство. Отступные складывала на «декретный отпуск».

Ближе к финалу, как всякая беременная, она не выдержала и потребовала от подруг развлечений. Ехать на Куяльницкий лиман мазаться грязями наотрез отказалась:

– Шоб меня растрясло на той подводе или укачало у трамвае? И шо, надо переться на край губернии, чтобы вымазаться в болото? Так я это могу у ставка изобразить!