Нюся, бледная, с прокушенной распухшей губой, улыбалась совершенно детской улыбкой и смотрела то на младенчика, то на газету, в которую Фира завернула чугунок с гречневой кашей.

– Как назовешь-то?

– Надо как-то знаково… В честь нашего конфуза… – Нюся задумалась

– Аполлинария – в честь иллюзиона «Аполло», – заржет Фира.

– Точно! Поля!

Тогда же без новостей в газетах стала понятна агитация Семена за «Аполло» вместо кинотеатра «Шантеклер»: в тот день посетители двух сеансов сэкономили по восемь копеек на билете, но потеряли вместе с верой в искусство часы, кольца и карманные деньги. Господа бандиты деликатно сняли билетерш и заняли места у входа и выхода. В результате – все выходящие с фильмы и заходящие в фойе организованно под улыбку и наган сдавали материальные ценности специально обученным людям, среди которых был Мишка Вайнштейн.

Рыжую Полину вместе с Нюсей встречали как королев.

Ванечка Беззуб, организовавший колыбельку и матрасик для новорожденной, покосился на малышку:

– Я смотрю, круг подозреваемых сильно сузился.

Действительно среди клиентов Нюси рыжих было всего двое – биндюжник Яков и владелец скобяной лавки Анджей.

– Ставлю на нашего, – прищурив глаз, говорила Ривка Фире.

– А я на родную кровь Нюськи – на поляка.

Оба рыжих были свободны: один – холостяк, второй – вдовец, и появление у Нюси такого вопиюще похожего отпрыска обоих внезапно вдохновило. Дворовые споры касательно счастливого отца окончательно зашли в тупик, когда из польской слободы пришел здоровый элегантный пожилой господин. Несмотря на возраст и седину его масть была очевидна – веснушчатые руки, белоснежная кожа и вылинявшие под сединой до нежно-абрикосового цвета волосы. Мужчина, опираясь на трость, поднялся по чугунной лестнице и проигнорировал Софино: – А вы до кого?!

Нюся открыла дверь. Выпучила глаза и залилась краской.

– Покажи мою внучку, – заявил господин.

Двор не мог дождаться его ухода. Когда мужчина, брезгливо покосившись на любознательных соседей, вышел, Ривка бросилась к Нюсе:

– Чей отец? Яшин или Анджея?

– Мой! – расплакалась Нюся. Конечно, родители ее не приняли и не простили, зато всю нерастраченную любовь вместе с содержанием были готовы предоставить единственной внучке.

– Ну вот, а ты волновалась, – смеялась Ривка, – куда дите деть, когда клиенты придут! Ты видела какой дедушка крепкий!

Нюся плакала и целовала Полю:

– Я его десять лет не видела. Думала, никогда не заговорит. А надо же, ребеночек мне все устроил!

– Завидую люто, – прошептала Фира. – Я пятерых родила, а мне и весточки не было!

– А сама? – Ривка посмотрела на Фиру.

– Как я приеду? Куда? Я им карточки всех высылала. Но, видно, не судьба.

Вспыхивали и гасли конфликты, совершались налеты и ликвидировались налетчики, появлялись и банкротились магазины. Обычная жизнь большого портового, залитого солнцем и засыпанного степной пылью города. Росли дворовые дети.

Фердинандовна орала на свою младшую Риту:

– Шо значит не буду?! Кто тебя спрашивает?! Эй! – она вышла на галерею. – Кто тут у нас христиане?!

Выглянули Муся, Фира, Ваня, из-под лестницы вылез заспанный Макар.

– А шо надо? – спросил он.

– Пост есть сейчас?

– Какой пост? – удивился Макар. – Июль месяц! Петра и Павла неделю назад было.

– Вот! Вот слышала?!

Рита, закатив глаза и сцепив руки за спиной, стояла рядом с Гордеевой и всем отроческим трагизмом ее игнорировала.

– И шо стряслось, мадам Гордеева?

– Эта коза не хочет жрать мяса!

– Так несите сюда!

– Шо сюда – она говорит, шо она теперь вегетарианка!

– Я читала в «Одесском листке», – отозвалась Полонская, – шо то отлично для очищения организма.

– Клистир отлично для очищения организма, – прошипела Гордеева.

– Сдохнешь от слабости, дура! – она вынесла миску жаркого и сунула ложку к лицу Риты. – Жри давай!

– Лев Толстой мяса не ел!

– И сдох! – Елена со всей дури зарядила ей ложкой по лбу.

Одесское вегетарианское общество было самым многочисленным и активным в Российской империи – аж двести семьдесят душ. Бесконечно открывались столовые с растительной пищей, которые сразу полюбились малоимущим студентам. И, разумеется, велась агитационно-просветительская работа, под чары которой (а точнее невероятного блондина с интересной бледностью) попала Рита.

Она сцепила зубы и отвернулась.

– Не хочешь мяса? Не надо! Гедаля!!! Продай мине сена! У меня дитё голодное!

Полонская поддержала беседу:

– Ой, сено – опять убытки. Скажи, Гедаля. Говорят, что управник Фабрицкий закупил сена для города сильно задорого. Коней будет нечем кормить! Всё студенты сожрут!

– Дураки! – фыркнула Рита и убежала в комнату.

Ритино «безубойное питание» продлилось точно до рождественского поста – пока она не увидела своего кумира, практически пожирающего губы дочери кошерного мясника.

Со слезами на глазах она дошла до кастрюли с бульоном, демонстративно вырвала куриную ногу из тушки и вцепилась в нее зубами.

– Ну вот! Довольна теперь? – спросила мать.

– Маленькие детки – маленькие бедки, – повторяла Муся-болгарка, бинтуя разбитую голову своему загулявшему старшему. – Как тебе, Ира, с Нестором повезло.

Везение, впрочем, было сомнительным.

Нестор, нелюдимый, вечно в книжках, вечно простуженный, был исполнительным до тошноты. Фира обожала давать ему «важные поручения» – разбудить сестер, проверить их уроки, доложить, кто баловался, и самое любимое – организовать семейные спектакли к праздникам. Это были, конечно, исторические постановки – из греческих трагедий или из Шекспира. Нестор следил, чтобы сестры выучили слова, а Фира максимально достоверно шила костюмы из старых платьев и занавесок.

От родительского огня ему не досталось ничего – ни харизмы Вани, ни стержня Фиры. Только упорство, и с этим упорством он достигал поставленных целей. Неинтересных, скучных, «скучилищных» – как дразнила его Анька. Он не хотел кататься на велосипеде, не умел плавать, не любил солнце и жару, терпеть не мог зиму. Все, что его интересовало, – исторические книжки и археология. Отец поощрял все увлечения детей, тем более что Нестор мог занудить любого своими объяснениями, почему ему жизненно необходима книга ценой в кабинетный рояль.

– В кого он такой уродился? – удивлялся Ванечка. Ничего из мужских увлечений отца Нестора не трогало – ни паровозы, ни оружие, ни даже воздухоплавание. Даже катание в кабине машиниста не вызвало у мальчишки никаких эмоций.