Я кинулся к калитке, ввалился во двор и тотчас увидел запавшие глаза отца Агапа.

– У нас беда, – сипло произнес он. – Сашка повесился…

И стал неистово креститься.

17

Я едва не снес плечом обитую жестью дверь. От удара содрогнулся каменный забор, отделяющий открытое кафе от хозяйственного дворика. Клумбу с цветами я пропахал, словно трактор, и вылетел к дровяному сараю, рядом с которым, скрытый грязно-желтой ширмой, стоял топчан отца Агапа. Все еще не веря в случившееся, я замер у пожарной лестницы, глядя на Сашку. Официант лежал на бетонном полу, у стены гостиничного корпуса, широко раскинув руки и поджав к животу колени. Его шею стягивала петля; кожа под веревкой сморщилась, словно клапан воздушного шарика под ниткой. Лицо несчастного было отвратительным: из открытого рта вывалился распухший фиолетовый язык, отчего казалось, что Сашка не смог проглотить какую-то гадость и подавился ею.

У меня онемело сердце, и в мгновение взмокла спина. Опершись о металлическую перекладину лестницы, я нащупал веревочный узел. Обрывок длиной в несколько сантиметров свисал с перекладины, напоминая крысиный хвост. От злости я двинул кулаком по железу, и лестница загудела, как гигантская струна.

– Батюшка! – нервно крикнул я, все еще не в силах оторвать взгляда от страшного лица мертвого официанта. – Где вы там, отец Агап?!

Священник, опасливо выглядывая из-за угла дома, опять принялся креститься и нашептывать:

– Господи, беда-то какая! Грех-то какой! Руки на себя! Молодой, здоровый…

– Прекратите причитать, – сказал я с раздражением. – Милицию вызвали?

– Я вызвал! – громко сказал Курахов, неожиданно появившийся из-за спины священника и слегка отстраняя его. – Уже прошло десять минут, как я вызвал милицию. Все идет по плану. Все прекрасно, господин директор!

В его тоне сквозило заметное пренебрежение. Сунув руки в карманы шортов, профессор расхаживал по двору, кидая взгляды на труп.

– Довели парня! – декларировал он, стараясь не встречаться со мной взглядом, но я прекрасно понимал, что все слова адресованы мне. – Продали с потрохами! Это закон нашей жизни: там, где надо проявить силу, мы пасуем, а где можно пощадить – приговариваем… Сколько было этому несчастному мальцу?

– Лет двадцать, не больше, – с придыхом произнес священник.

– Двадцать лет! – воскликнул профессор, вскидывая руки. – И сердце не дрогнуло подвести этого пацана под монастырь!

Наконец-то профессор кинул на меня многозначительный взгляд.

– Вы кого имеете ввиду, Валерий Петрович? – спросил я.

– Разве вы не догадываетесь, кого? – насмешливо вскинул брови Курахов.

– Лучше было бы обойтись без догадок, а объясниться открыто.

– Уж куда более открыто!

– Давайте подложим ему под голову подушку, – сказал отец Агап и присел рядом с трупом, намереваясь придать ему более "удобную" позу.

Я едва успел оттолкнуть священника.

– Не прикасайтесь к нему!

– Но почему? – искренне удивился священник.

– До прихода милиции ничего не трогать, ничего не поднимать с пола, ничего не переставлять!

– У господина директора огромный опыт работы в области криминалистики и сотрудничества с органами правопорядка, – изрек профессор, сел на топчан отца Агапа и закинул ногу за ногу. – Мы все здесь под колпаком, хотя сами того не замечаем. Я прав?

Продолжая ухмыляться, он смотрел на меня.

– Профессор, мне кажется, что вы меня в чем-то упрекаете, – сказал я.

– Вы очень догадливы! Очень! – ужасным тоном похвалил меня Курахов. – Если так дело пойдет, то вы сами, без помощи милиции, догадаетесь, почему этот малец наложил на себя руки. Но, может быть, у вас уже появилась какая-нибудь версия? Не скрывайте, господин директор, утолите наше любопытство! Мы просто трепещем и сгораем!

Он ерничал настолько откровенно и грубо, что я не мог не ответить.

– Ну, все, хватит! Это отвратительно, что вы, профессор, разыгрываете из себя клоуна. Что вы хотите сказать? Что я виновен в самоубийстве этого парня?

– Как бы вам ответить поточнее, – продолжал играть Курахов, поверхностным взглядом осматривая подушку с несвежей наволочкой и смятое одеяло на койке батюшки. – Я не говорю о вашей вине. Я говорю о причине, повлекшей этот малоприятный поступок.

– И что, на ваш взгляд, послужило причиной?

– Безусловно, ваш поход в милицию. Ведь вы не станете отрицать, что рассказали доблестным стражам правопорядка о ночном происшествии?

– Нет, я ходил в милицию по другому поводу.

Я сам бы не поверил этим словам – в данной ситуации они звучали вовсе неубедительно. Профессор мне не поверил.

– Разумеется! – едва ли не с радостью воскликнул он. – А что вам остается еще сказать? Вы же нормальный человек, с нормальным инстинктом самосохранения, и потому не можете открыто, передо мной и этим попом признаться, что попросту "настучали" на пацана, как в добрые, старые времена.

Глупо было бы тратить сейчас время на то, чтобы переубедить Курахова. Я повернулся к священнику.

– Кто первым обнаружил труп? Вы?

– Нет, что вы! Что вы! – испугался отец Агап. – Его нашла Рита. Она закричала. Я прибежал сюда. Но поздно было просить господа о милости. Несчастный уже отдал ему свою душу.

– А где вы были до этого?

Священник стал заметно волноваться. Нижняя губа его подергивалась, словно он отхлебывал из железной кружки горячий чай.

– Я был во дворе. Сидел в тени, под зонтом, и читал "Послание к колоссянам" святого апостола Павла. Если не ошибаюсь, была глава вторая: "Чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира"…

– Хорошо, – прервал я священника. – В котором часу это было?

– За час до начала завтрака. Около восьми часов.

– Я в восторге, господин директор! – отозвался с койки профессор. – Какое поразительное движение следовательской мысли! Какие точные и молниеносные ходы! Я просто заслушался вашим допросом! Наверное, скоро вы придете к выводу, что никто из нас в роли советчика при акте самоповешения не выступал.

Я повернулся к Курахову.

– А вы, профессор, где были, когда это случилось?

Конечно, я доставил ему удовольствие. Курахов даже взвыл от восторга.

– О-о-о! Наконец-то! Наконец-то