Профессор на минуту задумался, готовя новый словесный фейерверк.

– Видите ли, мы имеем дело со своеобразным психологическим конфликтом, когда неокрепшая нервная система подростка вплотную соприкасается с нашей, так сказать, мрачной действительностью, и первый всплеск эйфории от открывающихся радужных перспектив сменяется горестными заботами о хлебе насущном…

– Понятно, – протянул капитан таким тоном, словно хотел сказать: "Ни хрена не пойму, что ты там наплел".

Курахов тем временем встал рядом со мной, плечом к плечу. Он уже верил, что я не имею никакого отношения к самоубийству Сашки, и мысленно просил меня ничего не рассказывать о ночном происшествии. Профессор не был заинтересован в милицейском разбирательстве, и в этом отношении мы были с ним союзники.

Я подал капитану завтрак. Тот в первую очередь взялся за томатный сок, всыпал в стакан полную чайную ложку соли и, отпивая маленькими глотками, часто вздыхал и вытирал платком вспотевший лоб. К овощному салату он не притронулся, зато с куриным окорочком расправился в считанные секунды.

– Ну, что? Прикрыть твою частную лавочку? – спросил милиционер, вытерев губы и кинув салфетку поверх тарелки. – Люди пропадают, вешаются. Непорядок!

Он чего-то ждал от меня, а я почему-то никак не хотел понять, чего именно. Курахов не выдержал паузы и поспешил заявить о своих правах:

– Лично я заплатил деньги за проживание в этой, так сказать, гостинице. И потому, уважаемый господин начальник, претворяя в жизнь свои благородные цели, не забудьте побеспокоиться о соблюдении закона о потребительском праве.

– Чего? – поморщился капитан, жуя фильтр сигареты, и, не дождавшись повторения, усмехнулся, покрутил головой и поднес к сигарете зажигалку. – Умные, блин, все стали, о законах говорят так, будто в этом что-то понимают.

Он встал, надвинул на лоб козырек фуражки и, выдыхая дым мне в лицо, процедил:

– Даю три дня. Думай. Но этот бардак я больше не потерплю. Закрою твой притон к едрене фене!

– Мне кажется, что этот облаченный властью гражданин намекал вам про взятку, – сказал профессор, когда калитка за милиционером захлопнулась.

– Я уже устал платить всем подряд, – ответил я.

Профессор ободряюще похлопал меня по плечу:

– Коммерция, друг мой, это скользкий и опасный путь. Я посоветовал бы вам заняться историей, но ваши мозги, к сожалению, совсем не предназначены для этой области.

Марина появилась во дворе перед самым обедом. Она узнала о беде от отца Агапа, расплакалась, но быстро справилась с чувствами, поднялась к себе и переоделась в черную сатиновую рубашку.

Священник, уже переодетый в черную рясу, разложил посреди двора свой чемодан с утварью и принялся готовиться к ритуалу. В бутылку из-под шампанского, на треть заполненную какой-то жидкостью, он добавил водопроводной воды и тщательно взболтал смесь. Затем взял пеньковый веничек, похожий на тот, каким белят потолки, большой деревянный крест, покрытый мельхиоровой чеканкой, кадило с кривой крышкой, в отверстиях которой застревали деформированные от служебного усердия звенья цепочек, и образок с ликом святого апостола Павла.

Марина, вытерев слезы и покрыв голову черным платком, взяла крест, образок и тонким фальцетным голоском, от которого у меня между лопаток пробежал холодок, запела:

– Господи! К тебе взываю; поспеши ко мне, внемли голосу моления моего, когда взываю к тебе…

Отец Агап торопливо раздувал угольки в кадиле, что-то у него не получалось, он чиркал спичками, обжигал пальцы и повторял Марине:

– Погодь!.. Погодь!..

– Блаженны верующие, ибо бога узрят, – сочувствующим голосом произнес профессор, глядя на всю эту канитель. – Скажите, господин… Все время забываю, как вас зовут. Скажите, а обед сегодня отменяется или как?

Я не мог думать о еде. Мое сознание переполняли трупы, которых пришлось близко увидеть за неполные сутки. От этого желудок сжимался, как пробитый футбольный мяч, и к горлу подкатывал ком.

– Неужели вы еще можете думать о еде? – спросил я.

– А вы слишком впечатлительны, – ничуть не смутившись, ответил профессор. – Да, рядом с нами происходят не совсем приятные дела. Но почему из-за них я должен жертвовать обедом, за который были заплачены деньги? Почему мой организм должен испытывать недостаток в энергетике именно в то время, когда потребность в ней возрастает многократно?

– Я сейчас вам накрою, – ответил я, сделал шаг и, обернувшись, с нехорошим намеком спросил: – А вы не боитесь, профессор?

– Что?! Чего я не боюсь? Чего, по-вашему, я должен бояться?

– Не делайте вид, будто вам невдомек, что все эти неприятные дела тянутся от рукописи графского биографа, – негромко ответил я, нависая над профессорской лысиной и прожигая взглядом его глаза. – Троих уже нет, и я не уверен, что счет жертвам на этом прекратится. Разве вы думаете иначе?

– У вас больное воображение! – воскликнул профессор, отскакивая от меня, как от опасно больного. – С манускриптом я связываю только обыск в своем номере! И больше ничего!.. Где ваш обед, в конце концов?!

Я зашел за стойку бара, глядя на стеллажи, уставленные бутылками, высушенными крабами, рапанами и прочей дрянью, подыскивая, чем бы накормить Курахова. Маленькое окошко, соединяющее бар с кухней, было наполовину заставлено грязными тарелками с остатками засохшей пищи. Я с тоской глянул через посудную баррикаду на холодную электропечь, заваленную пустыми кастрюлями.

Нет, подумал я, весь этот кавардак начался не с профессорского манускрипта, подумал я. Все это началось с того момента, как ушла Анна. Все, оказывается, держалось на ней. А я думал, на мне.

Я зашел в кухню, открыл тяжелую дверь холодильной камеры, и только тогда заметил притаившуюся между холодильником и окном Риту. Девочка курила и исподлобья следила за мной. Глаза ее распухли от слез, черные тонкие пряди налипли на лоб.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, хотя прекрасно видел, что Рита курит и плачет.

– Извините меня, – тихим, охрипшим голосом произнесла девочка, не поднимая глаз. – Я думала, что это вы "настучали"…

Мне вдруг стало ее настолько жалко, что я сам готов был просить у Риты прощения за стакан с портвейном, брошенный мне в лицо. Я осторожно взял из ее губ сигарету и выкинул ее в окно, затем приподнял девочку со стула под локоток.

– Обед есть? – спросил я.