вы снизошли и до моей персоны. Но, главное, какой стремительный поворот в следовательской игре! Ваш вопрос был сродни разящему удару кинжала, сколь молниеносному, столь и неожиданному… Где я был? О, черт возьми, я не успел придумать ложного алиби, и теперь мне ничего не остается, как сказать вам правду и только правду, какой бы горькой она ни была. Я был в своем, так сказать, номере… Естественно, вы мне не верите, вы думаете, что в это время я старательно вил веревку на веретене, но в качестве доказательства я подведу вас к своей постели, и вы почувствуете уже слабое, но еще вполне ощутимое тепло, исходящее от смятых, но непорочных простыней…

Он наслаждался своим остроумием, в то время как я испытывал острейшее желание заклеить профессорский рот пластырем. Продолжать разговор в таком тоне было невозможно, и я снова повернулся к священнику.

– Он лежал в этой же позе?

– Да! Я не прикасался к несчастному.

– Позвольте на долю секунды опередить вас и сделать гениальное открытие, – продолжал упражняться в остроумии профессор. – Веревка не выдержала веса тела и порвалась. Правильно? Как вам мои способности дедуктировать факты? Обратите внимания, как я сам, без вашей помощи, пришел к этому неожиданному и крайне смелому выводу!

Я мечтал о том, чтобы он помолчал хотя бы пять минут.

– Вы видели его сегодня живым, батюшка? – игнорируя профессора, спросил я.

– Видел, – нервно поглаживая бородку, кивнул священник. – Саша стоял у стойки вместе с Ритой.

– Ничего особенного в его поведении не заметили?

– Он был… – Отец Агап задумался. – Нет, – поправил он свои же мысли, – не то, что взволнован. Он был возбужден, все время двигался, не совсем естественно смеялся. Видели, как студенты под дверью экзаменаторской?

– А я бы сравнил его поведение с реакцией подсудимого на неожиданно строгий приговор, – уже мрачным голосом добавил профессор. – Наша юная барменша, наверное, видела, куда вы пошли, и сказала об этом мальцу.

Я начал непроизвольно щелкать костяшками пальцев – верный признак того, что степень нервозности достигла критического уровня.

– Бред, – произнес я, но не столько для профессора, сколько для себя. – Не могу поверить, что Сашка был настолько мнительным и безвольным, чтобы повеситься от страха перед милицией. Если даже предположить, что я пошел за нарядом, – чего он опасался? В его действиях отсутствовал состав преступления. Он ничего криминального не совершил! Ничего!! Вы это понимаете, профессор?

– Допустим, понимаю, – ответил Курахов. Он не ожидал, что я начну наступление, и это ему уже не нравилось. – Но малец-то этого не понимал!.. Послушайте, давайте отойдем куда-нибудь, здесь не самое лучшее место для споров.

Он косился на труп, качал головой и брезгливо морщился.

– Не много ли для одной гостиницы на десять мест? – бормотал он, осторожно ступая по бетонному полу и глядя под ноги так, словно двор был усеян клочьями человеческого тела.

– Я хочу прочесть отходную молитву, – сказал отец Агап.

– Позже, батюшка. Идите!

Священник колебался. Он смотрел то на меня, то на покойника.

– В вашем доме завелся дух сатаны, – сказал он негромко, но таким голосом, словно сделал величайшее научное открытие.

– Возможно, вы правы, – кивнул я. – Идите же, прошу вас!

– Я смогу, – бормотал отец Агап, пятясь к выходу со двора. – Мы изгоним его отсюда. Надо прочесть молитвы, побрызгать по углам святой водой, вытряхнуть ковры, дорожки, шторы… Я все сделаю, Кирилл Андреевич, причем, только для вас, совершенно бесплатно…

– Идите!!

Я закрыл калитку на внутренний засов и подошел к лежащему на бетоне самоубийце. Правая дужка от очков сползла под мочку уха, и один глаз с помутневшей роговицей уставился на меня. Белая рубашка на спине была выпачкана в желтой краске, какой были выкрашены наружные стены гостиницы. Левая щека подпухла и посинела от обширной гематомы – падая, уже мертвый Сашка ударился лицом о бетонный пол.

Я присел рядом с ним на корточки и взял конец веревки. Место обрыва ощетинилось рваными нитками. Крепкий лодочный буксир, он может выдержать нагрузку гораздо большую, чем вес тела. От ветхости оборвался или был надорван?

На шею с мелкими складками кожи, стянутыми петлей, нельзя было смотреть без содрогания. Казалось, Сашка еще чувствует острую боль. Я невольно потянулся пальцами к петле, и случайно обратил внимание на длину веревки и длину моей руки. Глянул на пожарную лестницу, быстро выпрямился, ошарашенный внезапной догадкой, поднял руку и снова легко достал до металлической перекладины, которая послужила Сашке виселицей.

Не знаю, как он сумел повеситься. Веревка была слишком длинной. Она никак не могла натянуться под тяжестью тела и сдавить петлей шею официанта.

18

– Сегодня вся милиция района работает на Вацуру, – сказал мне тот же капитан, который рано утром выезжал со мной на берег заповедника. – Что у вас тут творится? То пропадают люди, то вешаются.

– Черная полоса пошла, – ответил я.

– Черная полоса! – проворчал капитан, садясь за стол под зонтом. – Как коммерческие структуры начали появляться, так в городе одна сплошная черная полоса пошла… Ну, что стоишь? Накрывай стол!

Сашку вынесли на носилках, накрытого несвежей простынею. Из-под нее выглядывала рука с оттопыренным указательным пальцем. Рука раскачивалась в такт шагам санитаров, и казалось, что Сашка молча грозит всем нам.

– Есть какие-нибудь версии? – спросил капитан, играясь фуражкой, лежащей на столе.

Я пожал плечами и выразительно посмотрел на профессора, стоящего рядом, мол, слушайте и сопоставляйте с тем, в чем вы меня обвиняли.

– Нервный срыв! – вдруг включился в разговор профессор. – Страх перед будущим, осознание своей никчемности… Такое случается среди подростков.

Капитан повернул голову, с удивлением взглянув на профессора.

– А это кто? – спросил он меня.

Я не успел ответить, как профессор отрекомендовался по полной форме:

– Заслуженный деятель культуры, лауреат премии Адриена Эбрара, доктор исторических наук, профессор Курахов Валерий Петрович!

И поклонился.

Капитана впечатлил список титулов, он удовлетворенно кивнул головой и снова принялся катать по столу фуражку.

– Ну, и что вы там про нервный срыв говорили? – напомнил он.