остановилась! — успокоил князь племянницу и внучку. — У царицы он быть не может. Ещё не дослужился до этого. А поехал, видно, по делам службы, к кому-либо из придворных чинов. Ну, завтра свидитесь. Чуть свет, небось, приедет. Всякий день будете видать. И князь хотел прибавить: "переехать бы ему тоже к нам в дом!" но запнулся и ничего не сказал. После происшедшего за год, пред тем, это было и зазорно для знакомых, и пожалуй даже опасно.

"Обойдётся и так!" — подумал князь и добродушно-хитрая улыбка скользнула по его лицу. Княжна, будто угадавшая тайную мысль отца, заметившая его улыбку, насупилась и, тоскливо опустив голову, долго молчала, перебирая невесёлые мысли.

Княжне многое казалось теперь загадочным и странным, даже вполне необъяснимым в поведении отца, которого каждую мысль привыкла она узнавать и угадывать. И почему-то Анюте становилось подчас страшно.

Князь ни слова не сказал дочери о приезде Борщёвых, а сам ждал гостей в доме, и Анюта догадалась. Сохранить тайну о письме своём к племяннице князю не удалось. Агаша тотчас по приезде сказала, что если бы не посланец дедушки, то мать никогда бы не выехала.

"Зачем этот вызов? — думала княжна теперь. — К худу или к добру? Конечно, к добру. Но зачем тайна?" и вдруг в этот же вечер, когда усталые с дороги гости пошли спать, князь остановил дочь у себя в кабинете… — Ты не дивися, дочушка, что я писал Настасье приехать и ждал её, а тебе не сказал. Я думал, она не соберётся, так что же попусту тебя смущать. А мне до неё дело есть. Мы с достатком, а Борщёвы, почитай, захудалые дворяне... Бориса произведут в офицеры — ему стыдно будет в Питере хуже других быть. Я хочу ему с матерью Воронежскую пустошь нашу передать в здешнем верхнем суде. Она доходная...

И князь прибавил решительно и глухо:

— Захочет в Питере жениться... тогда за него всякая пойдёт.

И сердце замерло в Анюте...

— Надо скорее его женить! Чтобы покончить всё! Поэтому, надо скорее сделать его богатым!.. А то трудно в Питере жениться, будучи бедным.

Княжна изменилась в лице, но отец сделал вид, что ничего не замечает и, поцеловав её, пошёл спать.

"Пускай! — подумала Анюта. — Он всё-таки не женится ни на ком, будем ждать и ждать! Чего? Смерти отца!"

И эта мысль, что только смерть отца сделает её счастье возможным — была полна горечи и скорби. Но что же делать? Другого исхода — нет!

XXII

Наутро явился сержант, поражённый известием о приезде матери и смущённый так же, как и Анюта. Это загадка! И не к добру!

Борис с странным чувством радости и любопытства, смешанными вместе, встретился с матерью и с сестрой. Служба в Петербурге принесла отчуждение от близких родных. Сержанту было неловко, совестно; а чего? — он сам не знал.

Вдоволь нацеловавшись, наплакавшись от радости и раз десять перекрестив сына, Настасья Григорьевна посадила его пред собой, а дочь около себя.

— Сиди, Борюшка. Дай мне всего тебя разглядеть. Ты тоже гляди, Агаша, — приказала она.

Агаша обрадовалась, что "братец-солдат» совсем не страшный, да на неё самое похож удивительно.

— Господи! Кабы был жив родитель твой! — снова заплакала Борщёва. — Кабы он видел, какого я ему молодца родила. А то всё бывало хаял тебя... Зайдёт об тебе речь, бывало, вечером, особливо зимой, — и начнёт перебирать. И ростом-то ты будешь мал, и с виду худопарый, и ноги-то журавлиные у тебя, и голос-то фистула... И разумом не скоробогатый!

Борис начал наконец смеяться добродушно, но на душе было как-то грустно. Он, встретив мать и сестру, будто потерял ту мать и ту сестру, о которых часто думал в Петербурге. Это были не те, а другие! И тех он будто любил больше.

— Да, Борюшка, много я, бывало, злюся на покойника. И зачнём мы из-за тебя браниться промеж себя, — говорила Борщёва.

— Да, ведь, это родитель верно в шутку так сказывал! — заметил Борис.

— Вестимо. Да я-то всё-таки злюся так, что нутро пухнет.

И пока Настасья Григовьевна подробно передавала сыну свои беседы и ссоры с покойным отцом — Борис всё глядел на мать и ему становилось всё грустнее. Это неожиданное и отчасти непонятное чувство, коснувшееся вдруг его доброго, прямого и честного сердца, тяготило его. Он чувствовал себя без вины виноватым, он поневоле судил и осуждал родную мать. Ему ясно было, что пред ним сидит деревенская барыня-помещица, глуповатая, по виду из мелких дворянок, к тому же словоохотливая, попросту "болтушка", а в её речи все такие слова попадаются, каких барыни в Петербурге не говорят, — разве от прислуги услышишь. От Анюты таких слов тоже не услышишь. А ведь эта женщина — самое близкое для него существо.

И Борису стало досадно на самого себя.

"Или я в Питере, да в гвардии, приобык к другому обхожденью, или матушка уж очень зажилась в деревне. И я же виноват, что не побывал ни разу и не вывез её хоть в Москву."

Но от этого объяснения было не легче. Приходилось сознаться, что он, хотя всегда нетерпеливо ждал дня, когда увидится с матерью, а всё-таки теперь ему радости мало. И теперь ясно, что у него одно дорогое существо на свете было и осталось. Не будь её, Анюты, то он совсем бы сиротой был.

И в сотый раз оглядев мать, Борис обращал взгляд на сестру. Сходство между ними и он заметил сразу.

Сестра, красивая, с свеженьким личиком и весёлыми глазами — произвела на него хорошее впечатленье. Но он спрашивал себя: может ли он крепко полюбить эту сестру? И скоро ли он её так полюбит?

И ответа себе Борис, пока, дать ещё не мог!

— Ну, говори, говори... Щенок! — ласково начала Настасья Григорьевна. — Сказывай мне, когда ваши енералы тебя офицером нарядят.

— Обещают, матушка. Может скоро...

— Теперь, при этой карнавации?..

— Коронации... Да! — поправил Борис мать уже в третий раз после встречи.

— А теперь что ты будешь? Ведь не солдат, не рядовой?

— Теперь сержант. Давно уж из капралов вышел.

— Мудрёные всё слова. А от кого зависит? От новой царицы зависит, чтобы повысили?

— Больше зависит от Григорья Орлова. Мне ведь не в очередь, а в виде награды надо просить.

—