разнохарактерных дел и просьб, которыми просители завалили нового фаворита и нарождающегося временщика.

Сержант прислушался к двум тихим разговорам. Оказалось, что один священник явился из Серпухова с жалобой на воеводу, на притесненье и обиды. У него корову с телком отняли, и он, побывав у преосвященного, получил вместо суда и расправы ответ:

— Я ничего не могу. Меня самого ограбила команда из военной коллегии. Ступай домой и жди Страшного Суда. По всему, приходят последние дни!..

Священника научили ехать в Москву, к приезду царицы, и подать ей самой просьбу, через её генеральс-адъютанта.

В другом углу пожилой человек, с виду помещик, жаловался, что неведомый ему генерал приехал в уезд, срубил у него лес и, продав купцу, уехал.

— Как? — воскликнул сидевший около него семёновский рядовой, очевидно из дворян.

— Да так!

— А вы что ж допустили?

— Я не позволял, противился...

— Ну?

— Ну, меня связали с женой, заперли в овин, приставили караул из двух солдат, а пока три десятины строевого леса срубили, сложили и увезли на подводах. Спасибо ещё — не дали нам с голоду помереть, кормили аккуратно.

— А кто же этот генерал?

— Закряцкий. Его все знают... Разбойничает на всю нашу округу. С солдатами ездит, воюет и в полон берёт.

В это время в горнице появился офицер Преображенского полка Баскаков, хорошо известный по его деятельной роли во время переворота. Внешность его была крайне не симпатична. Борщёв знал его в Петербурге, был ему лично известен и поэтому решился к нему обратиться:

— Извините. Могу ли я видеть и переговорить по делу очень важному с Григорьем Григорьевичем?

Баскаков прищурил свои злые глаза и процедил, глядя на сержанта чрез плечо:

— С генеральс-адъютантом её Величества, надо сказывать, государь мой. Фельдмаршалом будет Орлов и все в гвардии будут его Гришуткой звать. Воистину остолопы!..

Борщёв вспыхнул, побагровел в лице и выговорил:

— В названии по имени и отчеству лица, которое давно знаешь, нет ничего обидного ему! Да и велика привычка, правда, так называть... После вашего совета, я теперь буду, конечно, помнить и называть генеральс-адъютантом — до следующей недели и до следующей перемены.

Баскаков вытаращил глаза и не двигался, очевидно ожидая объяснения загадки. Сержант усмехнулся, высказываясь:

— Ведь на коронации он сиятельным будет...

— Да. По всему вероятию.

— А там сейчас чрез месяц — и фельдмаршалом или генералиссимусом...

Голос сержанта говорил больше чем слова.

— Вы Бартенев? — странно вглядываясь, сказал офицер и как бы припоминая.

— Нет-с! Борщёв. Сержант. В первом ряду роты стоял, когда крест целовали мы, присягая царице, прибывшей из Петергофа.

— А!? Из недовольствующих?! Обошли наградой, — усмехнулся дерзко Баскаков. — Вас ведь легион! Кабы вас, на писанию, в свиней бы обратить, да ввергнуть в море! То-то бы хорошо!..

— По указу или по высшей воле — всё сделаешь... — желчно отозвался Борщёв. — Плохо, когда люди сами в свиней обращаются по самомнению. Да времена такие, что не ведомо ещё...

— Какие времена? Хотите, я вас прикажу арестовать сейчас?

— За что же?..

— За... за дерзкие, пасквильные речи, государь мой, вспыхнул наконец и Баскаков. Знаете ли вы, что такие беседы, какая у нас с вами теперь — только и возможны в "такие времена", как вы сказываете. Но будьте уверены, что этим временам скоро конец придёт... Верченые язычки скоро поприщемят... Так вы Борщёв! До свидания. Буду помнить для послуги при случае.

И Баскаков, отвернувшись, двинулся и вышел на улицу. Через минуту его карета четверней выехала со двора.

— Тоже вельможа! А что сделал? Каин! За что в силе и дружбе с господами Орловыми? — пробормотал Борщёв и прибавил с горькой усмешкой:

— Каин!

Подумав минуту, сержант вздохнул.

— Зачем я пришёл? Чтобы ругаться, или чтобы просить?.. Всё это они слышат от всех, всякий день, а я своё дело порчу.

В эту минуту, мимо Борщёва, также со двора, вошёл тот же офицер с рыжеватыми бровями, крючконосый и белоглазый, которого он уже видел в первый свой приезд на дворе палат. Это был Победзинский. Сержант обратился к нему с той же просьбой, но уже попросил совета как поступить...

— Ого! господин сержанту. Малого захотели? — И драгун с польским акцентом весело засмеялся. Насколько Баскаков был не в духе, настолько Победзинский был весел.

"Должно пообедал уже и выпил!" — подумал Борщёв, чувствуя, что от драгунского капитана пахнет вином.

— Ну, я вам помогу. Вы измайловец? Пойдёмте... Только всех чувств не потеряйте. Я вам помогу. Я люблю измайловцев!

Капитан взял Борщёва под руку и, шагнув к дверям, отворил их несколько фамильярным жестом, т.е. щёлкнув и загремев ручкой двери. Они вошли в просторную горницу, где вдоль стен на стульях сидело человек тридцать офицеров и статских. Борщёв несколько спешил.

— Идите! Не бойтесь! Я с вами... А я здесь свой! — шепнул драгун посмеиваясь...

Они двинулись чрез всю горницу и, когда офицер отворял следующую дверь, то Борщёв наивно ожидал уже увидеть самого Орлова. Дверь раскрылась... Капитан протащил чрез порог сержанта уже силой, так как Борщёв, вдруг смутившись, невольно сделал всем туловищем движенье назад. В горнице, очевидно гостиной, увешанной картинами и богато убранной, с пунцовой обивкой на золочёной мебели и с бронзой на столах, было человек десять генералов и сановников в лентах, и прежде всех бросилась в глаза Борщёва фигура генерала, которого он знал.

— Что? Добже пан? Хорошо? — шептал драгун.

Присутствующие, занятые беседой, не обратили внимания на пришедших, да кроме того капитан провёл Борщёва так быстро мимо всех сановников, как если бы вёл по спешному делу. Прежде чем сержант успел прийти в себя, капитан ввёл его в третью комнату и он увидел высокого и красивого генерала в оригинальном, нерусском мундире.

— Прусский посол? — шепнул невольно Борщёв, не раз видевший посланника в Петербурге.

— Да-с, барон Гольц! и тоже ждёт, поди, уже час.

И увлекаемый шутником-драгуном, Борщёв попал в четвёртую, тоже красиво убранную горницу, но на этот раз пустую.

— Ну, присядьте, пане сержанту! — сказал капитан, весело смеясь.

Борщёву показалось, что драгун положительно немного не трезв. Он не решился исполнить приглашенье.

— Садитесь. Сюда никто не войдёт! Ну, что? Скоро до вас черёд дойдёт. А?

— Да. Признаюсь... — пробурчал Борщёв, у которого ещё всё будто рябило в глазах и прыгали и офицеры, и