спешно нанесенный грим, а слишком большая золотая туника болталась на нем как на вешалке.

– Ты видела Бесподобного? – взволнованно спросил он, схватив ее за плечи. – Где он, черт возьми? Я же никогда раньше не играл Клеопатру, – отпустив ее, он продолжил топтаться у двери, бормоча текст роли.

– Разве его еще нет? – Шэй оглянулась. – Он ушел из Саутуарка раньше меня.

Он, может, и не так быстр, как она, но прошло уже с полчаса – достаточно времени, чтобы добраться из Саутуарка до театра. В памяти вспыхнули тошнотворные воспоминания той уличной неразберихи: кровавой, дымной и яростной.

В театре прозвенел колокольчик, и Трасселл покачал головой.

– Нет, он не появлялся целый день. Ты можешь подождать его здесь? Я не нужен до третьей сцены. Алюэтта сможет суфлировать. – За ее спиной разлетелись голуби, испуганные шумом подъехавшей кареты. Рука Трасселла взлетела ко рту.

– Вот черт, еще и Эванс прикатил. Он вышвырнет нас обоих, если выступление провалится.

Когда колокольчик прозвенел во второй раз, запоздалые зрители проскользнули в театр, оставляя странно притихшую улицу. Шэй, стерев с пальцев засохшую кровь, вознесла божественным птицам молитву о своевременном появлении Бесподобного. Подняв глаза, она увидела знакомый силуэт Деваны, рассекающей небо. Свистнув в два пальца, она прошептала:

– Где он, девочка?

Как будто в ответ из-за угла с такой скоростью вывернула повозка, что два колеса пролетели над землей. С бесшабашным криком Бесподобный наполовину спрыгнул, наполовину свалился с телеги. Он отряхнулся, не выпуская из рук туфель. Он явно старался удержаться от улыбки, но не смог.

– Ты ничего не забыла? – он выглядел раскрасневшимся, но вроде бы не пострадал. – Едва ты рванула на крыши, для обвинения осталась только одна вдовушка. Мне удалось оторваться от них только через четверть часа. Потом кучер той колымаги захотел взять с меня плату за спасение, однако я не собирался платить ему той монетой, которой ему хотелось.

Он надел туфли и взял ее за руку.

– Хотя ежели серьезно, там царило полное безумие. Я-то думал, ты взяла шашки для показухи… а там ведь могли погибнуть люди.

– От того дыма?! – Шэй успокоенно рассмеялась. – В худшем случае они немного покашляют.

Они проскользнули внутрь на цыпочках и, обходя зал, даже не взглянули на начавшееся на сцене действие. Перед ними маячили только затылки, не слышалось ни единого смешка. Они быстро спустились в комнату для переодевания, где Бесподобный начал снимать шелка своей вдовы.

– Ладно, зрелище получилось потрясное. Никогда еще не видел таких перепуганных горожан.

До них донесся вступительный монолог. Слышались и шаги, вероятно, Трасселла, вышагивающего за кулисами. Прислушиваясь к репликам на сцене, Бесподобный отвел в сторону вуаль, а потом плотно закрыл дверь.

У меня еще полно времени, – он поднял руки Шэй и прижал их к стене над ее головой. Костяшки ее пальцев коснулись кирпичной кладки, а их взгляды скрестились. Откинув назад вуаль, он поцеловал ее крепче, чем обычно. Его губы пахли дымом, а руки упорно расстегивали ее пуговицы. Вуаль слетела вниз, и он рассмеялся.

– Долго ли ждать третьей сцены? Трасселлу не помешает немного поволноваться.

Позже Шэй задавалась вопросом, как мог Бесподобный так точно рассчитать время. Ее одежда упала на пол, когда зрители ахнули, встретив появление Цезаря; он вошел в нее в напряженной тишине, и ритму его страстных движений подыгрывал лязг мечей в сценической схватке легионеров. Их первый раз – первый реальный раз – перемежался и управлялся возгласами толпы, ничего не ведающих господ, сидевших за стеной всего в нескольких дюймах от них. И наконец, когда он выскользнул из нее и они, смеясь, опустились на пол, первая сцена подошла к развязке. Слегка побитые и задыхающиеся, они отдыхали, все еще зарывшись пальцами в волосы друг друга, а стены комнатушки сотрясались от бурных аплодисментов.

14

В ту ночь Шэй спала в своем наряде для петушиных боев. Свернулась клубочком, прямо в твидовых, пропахших дымом лохмотьях. Пустой патронташ, перекинутый через ее плечо, почему-то выглядел более угрожающим, чем с дымовыми шашками. Она проспала шесть колоколов, проспала и пробуждение мальчишек. Проспала уход Бесподобного, все еще погруженная в сны, где парила на горячих волнах охваченного пожаром Лондона. Дым тянулся за ее крыльями, а ее пальцы стали серебряными иглами.

Ее разбудило прикосновение. Чья-то рука слегка трепала ее по заднице. Наконец, сбросив остатки сна, она приоткрыла полу занавеса, в опустевшем дортуаре ее ждал только смущенный Трасселл.

– Извини, я не хотел трогать тебя… там. Просто не знал, в какую сторону головой ты спишь, – его лицо покраснело, а взгляд не отрывался от пола; Шэй подавила улыбку.

Трасселл испытывал неловкость при общении с любыми людьми. На сцене ему давали исполнять шутовские роли, и ему законно приходилось спотыкаться, заикаться или забывать свои реплики; уж лучше делать вид, что так все и было задумано. И его замешательство по поводу собственной неуклюжести вызывало у зрителей восторженные вопли.

Но поначалу такая общая неловкость общения скрывала от Шэй тот факт, что с ней он вел себя еще более неловко. Шмыгая носом, он молча переступал с ноги на ногу. Казалось, он сказал все, что хотел.

– Так зачем ты разбудил меня, Трасселл, – решила она помочь ему, – может, что-то случилось?

– Да, прости. Вчера вечером Пейви пошел выпить после представления, и он сказал, что в «Синем Кабане» выпивала компания мужчин. Они спрашивали о девчонке с татуировками и клочковатыми волосами. Спрашивали еще, кто может знать, как делать дымовые шашки, – он снова умолк.

Да, вчера вечером она разговаривала с Гилмором. Смотрела ему прямо в глаза, но без малейшего намека на признание. Что же изменилось?

– Кто-то упоминал мое имя?

– Пейви так не думает, но он слишком испугался, чтобы подобраться поближе. Ты же знаешь, что здесь никто ничего не скажет, да? Я успел пообщаться со всеми, и все наши будут при случае говорить, что никогда не встречали никого, похожего на тебя.

Хорошо, что они еще не добрались до театра. Но плохо, что им известно, как она выглядит. В какой-то момент это могло привести их и в Бердленд. Восемь колоколов; она могла успеть побывать там и вернуться до дневного выступления.

Она стояла на носовой палубе Большого парома подобно резной фигуре над водорезом, позволяя водяным брызгам смывать с нее грязь Лондона, пока вновь не стала розовой, юной авискультанкой. Когда они обогнули последний поворот перед Бердлендом, она испытала прилив волнения: у пристани покачивалась лебединая лодка ее отца. Кольца грязи покрыли борта, явно показывая, что ею не пользовались по меньшей мере неделю. Сойдя с