— Ах, замолчи! Что бы там между вами не происходило, меня это не интересует. Но вот то, что ты в то же время решил… закрутить ещё и со мной, вот это подло с твоей стороны!

— «Закрутить»? Какое вульгарное слово. Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы объяснили мне причины своего недоверия, но при этом не забывали также о локтях, в этом пируэте они должны быть опущены.

— Ничего смешного не вижу, — прошипела я. — Если бы я знала, что между тобой и Шарлоттой что-то есть, никогда бы не позволила тебе меня целовать… — ай, Моцарт закончился и в наушниках снова заиграл Linkin Park, он, в общем-то, гораздо больше соответствовал моему настроению.

— Между мною и Шарлоттой — что?

— … больше, чем дружба.

— Кто это сказал?

— Ты?

— Я такого не говорил.

— Ага. Значит, вы ещё ни разу… скажем, не целовались?

Я решила пропустить реверанс, а вместо этого гневно уставилась прямо в глаза Гидеона.

— Этого я не говорил, — он поклонился и потянулся к iPod-у, который лежал в моём кармане. — Помни о руках, а так всё замечательно.

— А твоё умение поддерживать беседу оставляет желать лучшего, — сказала я. — Так между вами что-то есть или нет?

— Мне кажется, тебе вовсе не интересно знать, что происходит между мной и Шарлоттой.

Я всё ещё не спускала с него глаз.

— Да, правда.

— Вот и хорошо, — Гидеон снова передал мне iPod.

Из наушников послышались аккорды Hallelujah в исполнении Джона Бон Джови.

— Это не та песня, — сказала я.

— Нет, как раз та, — сказал Гидеон и улыбнулся. — Мне кажется, тебе стоит послушать что-то мягкое и успокоиться.

— Ты… ты такой… такой…

— Какой?

— Идиот!

Он подошёл ещё ближе, между нами оставалось не более сантиметра.

— Видишь, какие вы разные. Она бы никогда такого не сказала.

У меня вдруг перехватило дыхание.

— Может, ты просто не давал ей повода.

— Не думаю. Она просто лучше воспитана.

— Да. И нервная система у неё покрепче моей, — сказала я. Почему-то я поглядела Гидеону прямо в рот. — И вот ещё: если ты вдруг захочешь это сделать ещё раз, когда мы будем торчать где-нибудь в исповедальне, и тебе вдруг станет скучно, так вот, знай — во второй раз я тебе этого не позволю!

— Значит, мне больше нельзя тебя целовать?

— Точно, — прошептала я, не в состоянии сдвинуться с места.

— Как жаль, — сказал Гидеон и наклонился ко мне ещё ближе, так что я почувствовала его дыхание. Не очень-то похоже, что он воспринял мои слова всерьёз. Да я и сама уже передумала. Да и вообще, я ведь не кинулась ему на шею, а это уже можно считать волевым решением. Момент, когда можно отвернуться или оттолкнуть его от себя, я, кажется, упустила.

Гидеон, наверное, думал о том же. Он погладил меня по волосам, и вдруг я наконец ощутила нежное прикосновение его губ.

There’s a blaze of light in every word,[19]— доносился из наушников голос Джона Бон Джови. Мне всегда нравилась эта песня, я могла слушать её десять-пятнадцать раз подряд. Но теперь она всегда будет напоминать мне о Гидеоне.

Аллилуйя.

Семейный девиз Монтроузов.

Дословный перевод:

«Покажите, что вы действительно можете»

На этот раз нам ничто не помешало: ни прыжок во времени, ни наглый маленький демон.

Пока не доиграла «Аллилуйя», поцелуй оставался очень нежным и осторожным. Но когда музыка закончилась, Гидеон запустил обе руки в мои волосы и крепко прижал меня к себе. Это уже нежностью не назовёшь, но больше всего меня удивила моя собственная реакция: моё тело вдруг стало очень лёгким и безвольным, а руки сами собою обвились вокруг шеи Гидеона.

Я не успела даже понять, как это произошло, но через несколько минут мы опустились на зелёный диванчик, где всё продолжали целоваться, пока Гидеон вдруг резко не вскочил и не посмотрел на свои часы.

— Жаль, однако, что мне больше нельзя будет тебя целовать, — сказал он, немного отдышавшись. Его зрачки расширились, а щёки сильно покраснели.

Интересно, какой же вид был в тот момент у меня. За время нашего поцелуя из нормального человека я превратилась в какой-то пудинг, у меня не хватило сил даже на то, чтобы встать с дивана. Я судорожно пыталась понять, сколько же времени прошло с тех пор, как закончилась «Аллилуйя». Десять минут? Полчаса? Ничего нельзя было сказать наверняка.

Гидеон посмотрел в мою сторону, мне показалось, что он немного смутился.

— Надо собрать вещи, — сказал он немного погодя. — И срочно сделай что-то со своими волосами — вид у них такой, будто какой-то идиот запустил в них обе руки, а потом повалил тебя на диван… Тот, кто будет нас встречать, может что-нибудь заподозрить… И не смотри ты так!

— Как?

— Будто ты и пошевелиться не можешь.

— Но именно так оно и есть, — серьёзно сказала я. — Ты превратил меня в пудинг.

Лицо Гидеона озарилось улыбкой. Затем он вскочил и начал запихивать мои вещи в рюкзак.

— Ну давай же, маленький пудинг, вставай скорее! У тебя есть с собой расческа?

— Где-то на дне, — вяло протянула я.

Гидеон вытащил футляр для очков, который Лесли одолжила у своей мамы. Он держал его на вытянутой руке прямо перед собой.

— Здесь?

— Нет! — выкрикнула я. От такого испуга моё пудингообразное состояние мигом улетучилось.

Я вскочила, вырвала из рук Гидеона футляр с японским ножом для резки овощей и бросила его обратно в рюкзак. Гидеон, казалось, ни капли не удивился, во всяком случае, виду он не подал. Он поставил стул у стены и снова посмотрел на часы. А я, тем временем, искала щётку для волос.

— Сколько у нас ещё времени?

— Две минуты, — сказал Гидеон и поднял с пола iPod. Понятия не имею, как он там оказался. И когда.

Я поспешно провела расчёской по волосам.

Гидеон не сводил с меня серьёзного взгляда.

— Гвендолин!

— Чего? — я опустила расчёску и посмотрела на него, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. О Боже! Он выглядел таким красивым, что часть меня опять захотела превратиться в безвольный пудинг.