Почему-то они почти сразу собрались уходить.

– Гальперин, ты опять уводишь Киру, старый ревнивец, – крикнула хозяйка квартиры, – подожди, я сейчас найду твою Ахматову.

Про Ахматову Лева уже все понимал, хотя стихов ее достать было невозможно, он убеждал себя, что только поэтому остался в коридоре, только увидеть эту загадочную книгу. Чудесная девчонка со своим спутником молча стояли у двери, дом вдруг показался пустым, какая-то странная тишина навалилась. Или они не видели Леву, или им было все равно? Бородатый сжал в ладонях руку девчонки и прижал эту тонкую почти детскую руку к своему лицу. Словно загораживаясь от света. И у него сделалось совершенно беспомощное лицо…

Это было так же смертельно неловко, как подглядывать за интимной сценой, как если бы они раздетые лежали в постели, а Лева тут же стоял за дверью. К счастью, появилась хозяйка с тоненькой книгой в бумажной обложке, они быстро попрощались, закрылась тяжелая красивая дверь, обитая кожей. Лева даже забыл спросить название книги – «Четки»? «Вечер»? Какое это имело значение!

Потом Алинка проболталась, что приходила ее однокурсница, Кира Катенина-Горячева – как тебе имечко! – и что за Кирой уже второй год ухаживает этот Гальперин, доктор наук и, говорят, гениальный физик, но ты же видел – старый и маленького роста. Впрочем, Кирка тоже совершенно ненормальная, будто из восемнадцатого века, не удивлюсь, если они поженятся.

С самой Алиной у Левы сложились слишком неопределенные отношения, и он при всем собственном легкомыслии не мог найти правильного тона. Она легко общалась, болтала о пустяках, как должное принимала цветы и конфеты, позволяла себя провожать и целовать в кино, но так же легко исчезала и никогда не интересовалась Левиной жизнью. А он все никак не решался позвать ее к себе, стеснялся коммуналки, давно не крашенных стен, запахов стирки и керосина. Да и бабушкина мебель оставляла желать лучшего, уж не говоря про любопытных соседок. Но никакой другой возможности развивать отношения не находилось, Алина жила с родителями, бабушкой и младшим братом, ни у кого из приятелей-студентов свободной квартиры, конечно, не было. Оставалось обниматься в подъезде, что зимой стало совсем неудобно и скучно.

Однажды Лева слишком поздно добрался до очередной вечеринки, пожалев терять заработок за последний сеанс. Вино уже было выпито, только тарелки с крошками стояли на низком столике. В почти темной комнате звучала неясная томительная музыка, две пары топтались, тесно обнявшись, еще несколько расползлись по углам. Ремарк хотя бы снимал меблированную комнату, не говоря про Скотта Фицджеральда, с его пусть и безумной, но очень богатой Зельдой!

Мест на вешалке совсем не осталось, и Лева ткнулся было в спальню, где складывали лишние пальто, но и там раздавались возня и тихий смех, кровать мерно раскачивалась, мелькнуло голое женское плечо. Уже поспешно закрыв дверь, он понял, что это были Алина и любитель джаза. Будущий гений, тра-та-та!

А что, собственно, случилось? Сам мечтал про свободу и отсутствие комплексов – получите наглядный пример. Только денег жалко – цветы, конфеты, – разбежался ухаживать, идиот, бабушкино воспитание вспомнил! И почему, спрашивается, Лева должен платить ей за такси?!

Зачем-то всплыла в памяти сероглазая девочка в шубке. Восемнадцатый век. Ей на самом деле нравится усталый бородатый физик? Конечно – еще один гений, только не будущий, а настоящий! Остается спросить, куда податься не гениям. Да, не гениям, а бедным студентам струнного отделения? Ясно куда – в фойе кинотеатра! Хорошо, что сегодняшний вечер не пропустил, да еще на такси экономия вышла. Можно завтра закатиться в «Прагу», купить в кулинарии настоящую киевскую котлету.

Первая сессия прошла более-менее удачно, даже специальность Лева отыграл прилично, что далось страшным трудом, но все равно не было той детской легкости и радости, что в ЦМШ. И никто не ждал за дверью, не волновался, не сопереживал. Да что там говорить, никто им не интересовался вовсе, только мама с опозданием прислала длинное письмо, где в двух строчках поздравляла с успешными экзаменами и в остальных тридцати описывала достижения и проделки своей ненаглядной Лили.

Каникулы оказались хорошим временем для заработков, через приятелей из Гнесинки Лева подрядился играть на студенческих вечерах и даже в одном дорогом полузакрытом ресторане недалеко от ГУМа. Публика в ресторане была соответствующая, мордастые ответственные работники в серых костюмах и даже, кажется, в одинаковых галстуках, но зато раз в неделю наедался по-королевски и получал двухнедельную фойе-ставку. Предложения работы сыпались со всех сторон, – фанаты стали собирать первые вокально-инструментальные группы. Конечно, все искали струнников, Битлы, пусть и в очень плохих записях, сводили с ума самых прожженных циников. Сначала Лева загорелся освоить соло-гитару, там работы-то было на пару месяцев после скрипки, но вдруг встал перед глазами незабвенный Ямпольский. «Руки, мой мальчик, руки требуют уважения и внимания!» Нет, не стоило рисковать, тем более верный кинотеатр всегда оставался на месте и приносил скромный, но надежный заработок.

В ту неделю шла «Баллада о солдате», Лева хорошо запомнил, потому что поменял программу – не хотелось гонять привычные романсы на фоне настоящей смерти и любви. Он оставил только мелодии самых известных военных песен – «Землянка», «Темная ночь», и сплел их проигрышем из Шостаковича. Непонятная тоска сидела в душе – то ли из-за трагической судьбы героев, его ровесников, то ли от собственной музыки, то ли из-за Алины, которая как ни в чем не бывало позвонила накануне и предложила встретиться.

– Это он!.. – раздался за спиной громкий шепот, – просто вырос, уверяю тебя, это он!

Смешно спорить, Лева вырос наверное на полметра с того дня, как она кормила его клубничным вареньем, выбирая ягоды покрупнее. Он-то сразу узнал круглые черные глазищи и пушистую косу. Та же самая Таня, только чуть повзрослевшая, даже не стала выше ростом! Зато белобрысая сердитая девица (как же ее звали?) вымахала и возвышалась за Таниной спиной, словно постовой.

Невозможно было остановиться вот так, на середине, до начала сеанса оставалось не менее получаса, Лева мужественно выдержал проигрыш и тут же перешел в раскатистый звонкий романс: «И нет в мире очей, и милей, и черней…».

Как она смеялась, милая лукавая хохотушка, как светились глаза!

Потом они обнимались, ахали, Таня, закинув голову, мерялась с Левой ростом, едва доставая до плеча. Она тут же принялась расспрашивать про Хабаровск, маму, учебу, сестричку, сокрушалась и восхищалась, все было ясным и родным, и только одна мысль не оставляла: почему же он, идиот, не пытался раньше ее найти?

От кино, Таня, конечно, отказалась к явному неудовольствию белобрысой подруги Ольги (ну да, Татьяна и Ольга, как он мог забыть!) и потащила их обоих к себе домой.

– Мама будет страшно рада! Ты даже не представляешь, мы так часто тебя вспоминали!

Они-то вспоминали, а ты, чурбан неблагодарный? Столько лет пропадал, и вдруг – здрасте, явился не запылился! Как посмотреть в глаза Асе Наумовне? Хотя бы торт купить не мешало или шампанского. И Алинка ждет после работы, теперь никак не предупредить.