Еще не поздно было отказаться, договориться на другой день, но он уже не мог, уже шагал торопливо вслед ее радости и смеху и только боялся, что толпа у кинотеатра нахлынет и разомкнет их крепко сцепленные ладони.

Потому что тысячу лет никто его не любил, не ждал, не звал в свой дом и свою жизнь. Потому что никто больше не умел так любить и ждать.

Ася Наумовна, как и Таня, изменилась мало, только волосы стали совсем седыми. Она тоже расспрашивала про маму, про учебу, уговаривала поменьше работать и беречь здоровье смолоду. Леву тут же усадили кушать, да, именно так – кушать! – винегрет, котлеты, картошка, пироги с капустой уже не помещались на тарелке, а Таня с мамой в четыре руки все накладывали, все ужасались его худобе и одинокой жизни. Вскоре появилась старшая Танина сестра Людмила с мужем (какое-то у него было смешное имя?) и маленьким сыном. Бывшая «мулатка» превратилась в настоящую мадонну – с плавными движениями, полной грудью и тихой загадочной улыбкой. Правда, ее младенца, названного Мишей в память о погибшем на войне дедушке, Лева почти не рассмотрел, потому что молодой папа тут же замотал сына в плед и потащил на улицу.

– Господа и дамы! Напоминаю, ребенка положено выгуливать в любую погоду! Молодой человек, надеюсь, хоть вы доверяете докторам? Позвольте представиться – доктор Зиновий Петрович Эпштейн.

И тут же фыркнул радостно и похлопал по плечу, как давнего друга.

– Зямка, уймешься ли ты когда-нибудь?! Думаешь вырастить из Мишки ударника-целинника? Ты его вчера пять часов на морозе продержал!

– Не могу утверждать про целинника, но здоровый крепкий сын меня устроит! Борьба со стихией закаляет иммунитет и развивает разум. Вот товарищ музыкант может подтвердить. Собственно, он уже подтвердил своим жизненным примером! Кстати, как тебе хабаровские зимы?

Что изменилось тогда? Институт, оркестр, работа, репетиции – все осталось прежним. И все изменилось! И ведь у Тани была своя жизнь, курсовые, лабораторные, ведь они с Ольгой уже добивали второй курс химфака. Как она успевала заботиться о нем, убирать его комнату, вдруг ставшую домашней и уютной, жарить котлеты, штопать вечно рвущиеся носки? Как она умудрялась появляться в самую нужную минуту – потерялась ли пуговица от концертной рубашки, сгорел утюг, рассердилась соседка? Все неразрешимые ужасные проблемы просто растворялись в воздухе!

Иногда Таня ждала его возле кинотеатра, провожала домой, как в далекий и страшный день бабушкиной смерти. Ася Наумовна все так же дежурила по ночам, можно было не торопиться и никому ничего не объяснять. В их первую ночь Лева страшно испугался крови на простыне, бросился искать бабушкину аптечку и йод, чуть не перебудил всех соседок. Таня тихо смеялась, обнимала его, скрывая слезы, потом принялась замачивать простыню. Было безумно, мучительно жаль ее – маленькую, тихую, с посиневшими от холодной воды руками.

Иногда звонила Алина, Лева даже встречался с ней пару раз после занятий. Она была так же хороша и блистательна, все время смеялась, рассказывала про знакомых, потом, словно между прочим, спросила:

– Ты что, влюбился?

– Нет, – ответил Лева честно.

– Тогда приходи в субботу, ребята достали новых Битлов, идеальная запись! Ты еще не забыл адрес?

Нет, он не забыл адрес. Более того, он слишком часто вспоминал чужой коридор, бородача, тоненькую фигурку в шубке, шарф, пронзительные глаза. И каждый раз чувство утраты подступало к горлу, странное и неуместное чувство утраты, словно он не знал настоящих потерь!

– А кто собирается? Будут твои девчонки с курса? Как, кстати, та подружка, она все еще с доктором наук?

– Ты про Киру Катенину? Безнадежный случай! Поженились. Они давно не появляются. Старому профессору не Битлы нужны, а грелка на ночь.

– А мне он не показался таким уж старым. Лет тридцать?

– Тридцать два. Это я так, от злости. Завидую, наверное. На самом деле неплохая история – гениальный физик, своя квартира, Кирку на руках носит. Знаешь, у нее мама француженка! Самая настоящая, они вернулись из Парижа перед войной. Так ты придешь?

Собственно, Алина была неплохой девчонкой. И очень красивой. Пожалуй, самой красивой из Левиных знакомых. Вдруг представил, что приходит к ним в компанию с Таней… нарядные девицы, длинноволосые будущие гении, стихи, долгий томительный блюз… полная ерунда! Таня совершенно не вписывалась. Точно, как та песня Шуберта, что он из хулиганства сыграл в первый вечер.

– Не знаю. Понимаешь, у меня сейчас другая полоса в жизни. Еще встретимся как-нибудь!

– Жаль. Ты извини, я немного не оценила тебя. Дура, конечно. Говорят, ты прекрасный музыкант, а я ведь даже не слышала толком. Ну ничего, будем ждать смены полосы!

Ночью ему приснились слова. Да, именно слова. Они строились в гармонический ряд и рифмовались через одно, причем рифма помогала строиться и даже навязывала свой темп:

Ни строки, ни тома – не услышать мне,

Сладкая истома – синий лес в огне…

Слова повторялись, как мелодия, мешая спать и думать, но мелодия эта, как ни странно, утешала:

Да, огонь беззвучен – да, недвижна синь,

Не укроют тучи голубых пустынь…

Почему-то возникли именно синий и голубой, Лева сам не мог бы объяснить, но и менять слова не хотелось.

Золотое око – стрелы вперехлест,

Далеко-высоко – кроны – как до звезд…

Он так и уснул, раскачиваясь на волнах, только осталось ощущение увлекательной легкой игры.

Боже, зачем они собрались именно в тот кинотеатр! Мало ли мест в Москве, где можно посмотреть новый фильм! И еще так долго ехали на трамвае, искали, спрашивали людей на улице. Хоть бы кто-то послал их в другую сторону!

И ведь была такая нормальная хорошая жизнь, спокойно учились, собирались в поход с ребятами из группы. Даже Танино увлечение профессором Ребиндером теперь казалось Оле милым и понятным. Даже внутреннее соперничество с Кирой прошло и забылось, они и виделись редко – Кира поступила в иняз, совсем другое общество, новые знакомые.

Все, все сломалось из-за этого несчастного бабника! Таня, ее Танечка просто с ума сошла, не слышала никаких аргументов, ничего не хотела понимать, только бегала целыми днями за своим Краснопольским.

Как это возможно? Дружат люди с раннего детства, сидят за одной партой, переживают вместе самые важные события, делятся самыми сокровенными мечтами – и вдруг появляется какой-то глупый мальчишка-музыкант и за один вечер все рушится? Теперь Таня может только о нем думать, только про него говорить? Сколько читали про женскую гордость, спорили о достоинстве и чести, а она готова на любые унижения, носки ему штопает?!

И кинотеатр нечего винить, все равно они бы встретились с Левкой на каком-нибудь вечере или концерте, Таня все время его искала, с того злополучного лета в восьмом классе, разве Ольга не замечала?