Они оказались на месте без четверти одиннадцать, однако яхты пока не было видно. Альфред и Джошуа спустились к воде. Ночь выдалась тихая, безлунная. Внезапно послышались грубые крики. Альфред в испуге прижал к себе сына – на скалах мелькнули огни, оттуда доносилась немецкая речь и ругательства.

Вайнгартен скрылся с сыном в одной из небольших пещер, надеясь, что немецкий патруль их не заметит. Вдруг, к своему ужасу, он услышал собачье тявканье. Кто-то крикнул:

– В пещере кто-то прячется!

Значит, их план провалился, они потерпели неудачу у самого финиша. Немцы светили фонарями в пещеру. Раздалась команда:

– Выходить с поднятыми руками, иначе мы откроем огонь!

Альфреду стало ясно, что сопротивление бесполезно, и осторожно вышел из пещеры. В лицо ему ударил слепящий свет фонарей.

– О, вы только посмотрите, кто здесь! Что ты тут делаешь? Наверняка ждешь транспорта до Англии!

Джошуа захныкал. Один из немцев схватил ребенка за ухо и произнес:

– А это что за дьяволенок? У него смуглая кожа, сразу видно – бастард!

Он ударил Джошуа по лицу, и Альфред бросился на немецкого солдата. Силы были неравны – Альфреда оглушили ударом приклада по голове. А затем нацисты принялись избивать беззащитного Вайнгартена.

Когда он пришел в себя, то увидел, что находится в тесной маленькой камере. Где Джошуа? Такой была первая его мысль. Но сына рядом с ним не оказалось. Все тело Альфреда неимоверно болело, каждый вздох отзывался болью в ребрах, левая рука висела как плеть. С трудом проковыляв до двери, Альфред ударил по ней и прошептал:

– Верните мне Джошуа!

Но ответа, конечно, не последовало.

В заточении он провел два дня. Альфред потерял счет времени и, когда дверь раскрылась, находился на грани безумия. Его выволокли из камеры и потащили по коридорам. Лязгнула дверь, Альфреда швырнули на бетонный пол. Первое, что он увидел, были сияющие кожаные сапоги. Банкир медленно поднял взгляд и увидел молодого офицера в черной форме, стоявшего перед ним. Альфред плохо разбирался в знаках отличия нацистов, однако понял, что перед ним находится представитель тайной полиции – гестапо. Причем офицер был явно не мелкой сошкой.

Альфред попытался подняться, но офицер пнул его сапогом в грудь.

– Лежать, Вайнгартен, – раздался злой голос.

«Откуда он знает мое настоящее имя? – подумал Альфред. – Ну да, конечно, они нашли документы, которые были при мне, и все поняли». Да и в Париже, наверное, хватились исчезнувшего банкира.

– Где мой сын? – еле слышно спросил Альфред. Ему ужасно хотелось пить, каждая клеточка тела горела адским огнем, но судьба Джошуа была для него важнее всего.

– Там, где и надлежит быть таким, как он, ублюдкам, – ответил офицер. – Посмотри на меня, Вайнгартен!

Альфред поднял голову и взглянул на офицера – молодой, лощеный, вряд ли больше тридцати. Темные, но уже редеющие волосы, зачесанные назад, большой лоб, узкие тонкие губы, голубые глаза навыкате.

– Ты меня не узнаешь, ведь так, Вайнгартен? Еще бы, ты обо мне давно забыл, м... м... м... – офицер силился произнести последнее слово, но оно никак не получалось. Гестаповец отвернулся, прикрыл лицо рукой и наконец выдавил из себя без запинки: – Мерзавец! Мерзавец! Мерзавец!

Странное воспоминание вспыхнуло в мозгу у Альфреда – худосочный подросток, стоящий у дверей церкви. Он заикается, пытается что-то сказать, угрожает...

– Генрих фон Минхов! – воскликнул Альфред.

Офицер повернулся к нему и злобно заметил:

– Наконец-то до тебя дошло!

– Твое заикание, – пояснил Альфред, и гестаповец ударил его ногой в лицо.

– У меня больше нет заикания, я навсегда из... из... из... – лицо Генриха налилось краской, – избавился от него. И только ты, собака, заставляешь меня неправильно выговаривать слова.

Генрих фон Минхов, младший брат Софии, его спятившей невесты и убийцы его жены! Кто бы мог подумать, что за прошедшие четырнадцать лет он сделает карьеру в гестапо и станет одним из нацистских палачей?

– Я же сказал тебе, что ты за все з... за... зап...

– Заплатишь? – предположил Альфред, и Генрих снова ударил его ногой.

– Не смей исправлять меня! Я знаю, что ты ненавидишь меня, но это ты в незавидном положении, а не я!

Альфред понял, что находится в компании с сумасшедшим. Вероятно, болезнь семейная – сначала свихнулась София, затем сошел с ума ее братец. Однако Генрих занимает, судя по всему, важный пост и обладает реальной властью. И именно от него зависит судьба – его, Альфреда, собственная и Джошуа. Эти мысли промелькнули в голове за долю секунды.

– Как же я давно мечтал о таком моменте, Вайнгартен! – проорал Генрих. – Я был так огорчен, узнав, что ты сбежал во Францию. Но теперь Франция стала нашей! И ты снова попытался улепетнуть, но у тебя ничего не получилось.

– Что ты хочешь? – проронил Альфред.

Генрих буквально завизжал:

– Возмездия! Ты опозорил мою любимую сестру, и она из-за тебя потеряла рассудок. Жаль, что она тогда пристрелила только твою черномазую женушку! София потом оказалась в больнице, где и скончалась. Ты не знал?

– Мне очень жаль... – только и промолвил Альфред. А Генрих фон Минхов закричал:

– Тебе очень жаль, Вайнгартен? И это все, что ты можешь мне сказать? Ты разрушил счастье нашей семьи и теперь всего-навсего просишь прощения? Я мечтал о том, что когда-нибудь ты окажешься у меня в руках, и момент настал. Ты поплатишься за все! Хочешь посмотреть, как мучается твой сын, Вайнгартен?

Последние слова Генриха придали Альфреду небывалые силы. Он бросился на гестаповца и повалил его на пол. Но молодой нацист был намного сильнее, отпихнул Альфреда. В камеру вбежали солдаты. Генрих заявил, что сам справится, и велел тем уйти. Достав пистолет, он наставил его на Альфреда.

– Что, сын-бастард – самое любимое в твоей никчемной жизни? И как ты почувствуешь себя, если узнаешь, что он сдох?

– Нет! – прошептал Альфред. – Нет!

– Ты прав, пока нет, но скоро сдохнет, – ответил Генрих. – Уж я позабочусь об этом. Так же, как в свое время позаботился о том, чтобы в концлагерь попала твоя мамаша и сестры. Нашим доблестным врачам в концлагере требуются дети различных недорас, они проводят на них любопытные медицинские эксперименты...

Альфред уже ничего не говорил – по его щекам бежали слезы. Заметив их, Генрих продолжил:

– Ну что же ты не умоляешь меня о пощаде? Попытайся спасти своего сына, Вайнгартен! Я ведь могу передумать, и тогда он просто попадет в детский дом.

Банкир что-то произнес. Фон Минхов склонился над Альфредом:

– Что? Я не расслышал! Ты говоришь, что являешься последним мерзавцем и прохвостом?