– А кто жених? – спрашивала Саша у отца.

– Хороший парень! И надо же – грек! – кричал он, перекрикивая свою музыку. – И Галочка очень славная девочка! Только жаль мне, что она забросила скрипку. Это все моя вина!

Его вина заключалась в том, что он сидел в тюрьме в важное время, когда Галочка росла и занималась музыкой. Если б не он, она бы сейчас была выдающейся музыкантшей. У нее был абсолютный слух, как и у Саши.

– Да, разбросала жизнь нашу семью, а мне бы так хотелось, чтоб вы дружили! – вздыхал он. – Сделай попытку, ну что тебе стоит? Ведь не чужие!

Наконец уговорил, и поехали вместе в Нью-Йорк. В дороге он читал Довлатова, смеялся, будя ее. На остановке зашли в Макдоналдс. Она видела, как он жует, медленно перетирая во рту нежесткую котлету. Зубы у него стали шататься после лагерей.

– Папа, надо пойти к зубному врачу! У нас все сделают за один месяц!

– Есть зубы – есть проблемы, нет зубов – нет проблем, – отвечал он и снова утыкался в книгу.

Саша Галочку опять не узнала. «Красивая, высокая, с серыми глазами», – говорил ей отец в автобусе, как будто они ехали не в Нью-Йорк, а в Нижневартовск. Но когда Галочка заговорила, зажестикулировала, Саша сразу увидела в ней его черты: это особенное, характерное всплескивание руками, летучую улыбку – один угол рта вверх, другой вниз.

– Вау, папочка, такой же, совсем не изменился! – кричала сестра, целуя его. – Ой, только что на тебе за курточка? Это тебе еще в тюрьме выдали? Я вот тебе куплю…

– А что такое? Купил на рынке – разве плохо? Да черт с ней! Ты смотри лучше, кого я тебе привез!

Он подозвал странно заробевшую при виде взрослой младшей сестры Сашу.

Галочка бросилась обниматься:

– Ой, Дженничка! Сашка! Какие вы молодцы, что приехали! Вау, вот сюрприз!

Был у него для них подарок, изумивший обеих сестер. На фотографии они, его девочки, держась за руки, стояли на фоне колышущейся виноградной лозы. Саше – двадцать два, Галочке – десять. Галочка залепетала: «Ой, это же у нас дома, на балконе! Дядя Фима снимал!»

– Точно, Фима! Ты помнить Фиму-фотографа? – кричал он Саше. – Я, старый дурак, забыл!

Саша вспомнила. Они в тот день ели вишню, ловко стреляя косточками в дерево за балконом. И Галочку научили. Мать Галочки вышла к ним, сердясь, забрала Галочку мыть руки, заниматься музыкой. Они сидели вдвоем, доели вишню, лениво смотрели, как бежит по пустырю облезлая собака. Солнце на перилах, Галочкино пиликанье их разморили. Он вскинул голову, поморщился: «Вот дуреха! Там же “ре” нужно, а она в “ми-бемоль” полезла!»

После тюрьмы жена оставила его, и он переехал к старшей. Внес раскладушку, чемодан, а там пластинки, пластинки. Так под музыку и жили: она – в гостиной на диване, он-в спальне на своей раскладушке. Галочку он привел в гости. Стала она высокой, модненько одетой девочкой с его глазами и ртом, с захлебывающейся, как у матери, певучей речью. Перед уходом – отец всегда отвозил ее обратно – он попросил Сашу дать Галочке почитать что-нибудь серьезное. Саша подумала и дала ей «Один день из жизни Ивана Денисовича». Галочка книжку взяла и через пару недель вернула в самодельной школьной обертке: «Вот начала, а дочитать не смогла! Может быть, есть что-то не такое грустненькое?»

Дженни в Галочку сразу влюбилась. Как не влюбиться? Они играли на ковре в Барби. Надели на Барби резиновые сапожки, пальто, повесили на руку розовую сумочку. Барби пошла на работу в госпиталь. Дженни рассадила больных слоников, медвежат. Они лечили зверей, он сидел на диване, все вкруг хвалил: квартиру, обстановку, чистоту.

Галочка кивала:

– Да, да, папочка, мы тоже очень ей довольны! Районом тоже! Магазинами русскими…

Она спохватилась:

– Ну, я даю! Так у меня же русский торт, только я такой резать не умею! Это кто-то может?

Саша покачала головой. А он уже был весь внимание, с треском потер сухие ладони:

– Она – тоже наша фамилия! – радовалась Дженни, когда Галочка пошла за тортом.

– Скоро у нее будет другая фамилия! – сказал он. – Когда Галочка выйдет замуж, у нее будет фамилия…

Тут он забыл фамилию грека. Стал вспоминать, щелкать пальцами:

– Ну как же его? Что-то такое на «л»!

Дженни расстроилась:

– Она не будет наша фамилия?

Он посмотрел на внучку, потом – на дочь и развел руками.

– Она всегда будет нашей семьей, – успокоила ее Саша.

Галочка принесла коробку с «Киевским» и куда-то снова побежала. Они ждали, прислушиваясь к ее голосу за стеной. С кем-то она говорила по телефону. Вышла она к ним в мини-юбке и декольтированной кофточке. Белые волосы распущены, в углах золотые сережки с рубинчиками, которые он ей привез из Москвы.

– Все в порядке? – спросил отец.

– Да, конечно, конечно! Все в порядке, папочка!

Она съездит на «парти», повидается и быстренько вернется обратно.

Дженни очень расстроилась. Она не хотела, чтобы Галочка оставляла их, куда-то ехала. Она не ляжет спать, будет ждать.

– Конечно, конечно! – пропела Галочка. – Я же скоро вернусь, здесь близко! А вы ешьте торт! Я все равно его не буду!

– Я так рад, что вы подружились, – говорил Саше отец, когда дверь за Галочкой закрылась. – Ты понимаешь, какая девочка! Я ей на свадьбу привез тыщу долларов – она отказывается брать! Сама же на меня тратится почем зря, айпод вот этот – это ж она прислала, он же, наверное, кучу денег стоит! Уговори ее, а! Ты же старшая, может, она хоть тебя послушается? Я же не отрываю от себя последнее. У меня все есть: жилье, еда, льготный абонемент в концерты. Леонид Григорьич устроил… Ты помнишь его?

Тут он всплеснул руками:

– Какой же я болван! Леонидас фамилия ее грека! По ассоциации же и вспомнил!

Дженни в ожидании Галочки заснула на ковре. Саша переложила ее на кровать, собрала с пола игрушки, легла рядом с дочерью. Отец в углу на надувном матрасе, укрываясь одеялом с головой – тюремная привычка, – прокричал им спокойной ночи.

Она прислушивалась к ровному дыханию дочери, думая о том, что вот она от его денег никогда не отказывается. Вечно в долгах. И ни разу за все годы жизни в Америке ничего ему не прислала, даже фотографий.

Такая вокруг стояла тишина, что стены казались выше и белее. А музыка в наушниках все играла.

Утром, невзирая на Галочкин протест, он помыл всю посуду. Галочка, бодрая, в махровом халатике после душа – вчера она вернулась, когда все уже спали, – подала бутерброды, поставила на стол сервизные чашки. И, как и вчера, от нее исходил этот легкий сквознячок, будто в душной комнате открыли форточку.

– Куда ты так рано? – кричал он.

– На работу, папочка! Ключи там, на тумбочке!