Компания, в которой он работал, располагалась в тихом пригороде, между дорогих спальных районов, где жило большинство его коллег. Природа была наикрасивейшая; его офис – большая квадратная комната на втором этаже – выходил окнами на теплую южную сторону. Большая клумба цвела ярко-красными розами. Раньше у него не было времени насладиться видом, и теперь он с какой-то торжествующей жадностью, тем более сильной, что его жена была совершенно равнодушна к природе, наверстывал упущенное. Он радовался солнцу в широких окнах, радовался тому, что после эпидемии, охватившей два года назад страну, и в частности вот эту клумбу, появились пчелы и мирно перелетали с цветка на цветок. Дни он проводил, составляя таблицы цифр в ожидании, когда его позовут на общее собрание. Два раза в день – в полдень и в четыре часа – входила секретарша. Звали ее Маргарет, но все в компании давно называли ее Пэг. У Пэг был умственно неполноценный сын, который большую часть времени проводил в клинике. Была она некрасивой женщиной с длинным, как у ящерицы, подбородком и чрезмерно большими, постоянно испуганными глазами. Впрочем, толком разглядеть ее у него никогда не получалось. Войдя и поставив на стол чай, она тут же быстро удалялась, оставляя после себя в комнате запах пудры. Такой же пудрой пользовалась и его мать. Он даже помнил название бренда – «Доктор Хауши».

Когда у него появилось время, он взялся за свое здоровье, посетил двух врачей и наконец избавился от хронического гайморита, этого вечного спутника всех коммивояжеров, которым приходится работать в самолетах, спать в самолетах, есть и пить в самолетах. Потом он стал делать выезды в свет. Оказалось, что в его отсутствие люди блистали, производили сенсации. Однажды на выставке фотографии он познакомился с чудесной парой. Они недавно приехали из России, с ними была маленькая дочь – очаровательная, бледная, воспитанная. Европейцы ему всегда казались людьми особенными, обладающими культурой. Этих же двоих, мужа и жену, он особенно полюбил. Они были писателями – какими, он оценить не мог, потому что писали они по-русски, но их эрудиция, обходительность и гостеприимство были именно тем, чего ему не хватало в мире его американских знакомых.

«Да заходите просто так, без звонка!» – бухтел в трубку Петр, и рабочий день уже не казался Чарльзу бессмысленным, уходящим в темноту тоннелем. Входила Пэг, он и ей был рад. В пять он бодро поднимался из-за стола и ехал к ним. Чай всегда ждал его на столе, к чаю Татьяна подавала хрустящие ломтики хлеба с сыром. Открывая принесенный им скотч, Чарльз рассказывал про местность в Шотландии, где его изготовляли.

– Как интересно! – говорила Татьяна. – А я вот нигде не бывала!

– И вправду, надо бы нам поездить, посмотреть мир! – мечтательно произносил Петр.

Все их друзья без исключения были такими же, как они: образованными, незаносчивыми, немного несчастными. Чаще всего к ним забегал их друг-художник, валился в кресло, жаловался на галерейщика. Чарльз давал ему дельные советы. «В Америке очень важно поставить себя. Сорок процентов, и ни цента больше!»

Русские смотрели на него с восхищением, художник подарил ему литографию.

Квартирка у русских была никудышная: старый ковер давно следовало выбросить да отциклевать полы, деревянный футон показывал хребет. Иногда Чарльз оставался на ночь, и как было радостно проснуться утром от того, что тебя кто-то заботливо трогал за плечо, предлагал позавтракать вместе, выпить кофе. Особенно Чарльзу было приятно внимание Татьяны. Петр работал по воскресеньям, Чарльз помогал ей отвезти дочь на гимнастику, и, возвращаясь, они садились разговаривать. Как-то он рассказал ей про свои отношения с женой. Татьяна ошеломленно заходила по комнате: как может эта женщина так недооценивать его доброту! Он вздохнул, посмотрел вдаль, сладко и жалостно сжалось сердце.

Он уже был у них своим, когда жена Чарльза подала на развод. Это было как удар ножом в спину. Начался процесс, раздел имущества. Он приходил к ним после суда, сообщал о ходе дела, вздыхал. А для себя извлек урок: женщин нельзя оставлять без присмотра. Первая жена ушла от него, когда он был беден и старался заработать лишний доллар. Увы, история повторилась.

После развода он решил переехать в другой район. Долго выбирал и в конце концов приглядел симпатичный трехэтажный особняк в северной тенистой части Кембриджа. Чарльз заплатил наличными, и уже через две недели владельцы, два брата-старика, съехали в дом для престарелых. Это был прекрасный район, десять минут до центра города, а спокойно, как в деревне; лишь изредка пролетит за окнами троллейбус, прозвенит штангами, и снова все тихо. Для того чтобы устроить жилье на одного человека, Чарльз решил поменять планировку. Он нанял архитектора, и пока тот хитрил да мудрил, с какого боку подойти к задумке, Чарльз все мерил шагами пустые этажи. Выпотрошенный дом вдруг показался ему необъятным. Он не мог представить себе, что будет делать на таком огромном пространстве один. Потом он вдруг понял что и тут же отдал распоряжения: все оставить как было, только попросил, чтобы возродили давно не действующий камин. Русских он поселит на втором этаже, сам займет третий, а нижний этаж у них будет общий. Придет зима, долгая, серая, с резкими, ударяющими в ставни снегопадами. Они будут сидеть в гостиной, будет весело полыхать огонь в камине, пробиваясь сквозь клочья снега, к ним зайдут друзья. «Да вы садитесь, садитесь! Хотите коньяку или лучше хорошего скотча?» И потекут их беседы о том о сем – о странах, в которых он бывал, о великолепных музеях. Он так размечтался, что не мог думать ни о чем другом. Они были где-то в России, он ждал и, коротая время, выбирал мебель. Диваны, кушетки, кресла, журнальные столы, лампы с цветными абажурами – все он приобретал в хороших дорогих магазинах и лично ездил проверять каждый купленный предмет, следить за погрузкой.

Родители и старший брат были первыми, кто узнал о его намерении поселить у себя чужую русскую семью. «Кто они по профессии?» – спросил отец, нарезая индейку. Чарльз отхлебнул вино и небрежно ответил, что писатели, богема. «Богема?» – переспросил отец и посмотрел на мать. Она, женщина не такая сдержанная, услышав: «Я с них не буду брать ни цента!», вскрикнула, и соусница, которую отец ждал с протянутой рукой, так и не поднялась со стола, и отцу самому пришлось пробираться к ней сквозь ряд стаканов и бутылок. Что касается брата, тот продолжал сидеть с очень прямой спиной, но по лицу было видно, что новость произвела на него ошеломляющее впечатление. Когда ужин закончился, а закончился он в молчании, брат отвел Чарльза в сторону.

– Вот уж не ожидал! – бормотал он и, пока мать ставила на стол кофейник, а отец открывал газету, все пожимал Чарльзу руку.

– Но это же так естественно помогать людям! – ответил Чарльз и вздохнул.

Он поехал встречать русских в аэропорт. У них была для него новость: пока они находились в России, Петру пришло приглашение в докторантуру. «С деньгами, конечно, будет туговато, но мы решили, что как-нибудь продержимся!» – сказал Петр, метнув тревожный взгляд на жену. Она потерянно кивнула: «Конечно, продержимся!» Чарльз перехватил у нее из рук чемодан, у него тоже была для них небольшая новость. Небольшая? О, как благодарно они смотрели на него, когда он предложил прямо сейчас, не заезжая домой, поехать смотреть их будущие апартаменты. «Более комфортабельный район! Елена пойдет в хорошую школу!» – говорил он, поглядывая на них в зеркальце автомобиля. Через двадцать минут они были там. «Смотрите, смотрите, как все замечательно – свой въезд, свой двор. Вот теперь сюда! Вторая дверь по лестнице – его кабинет, а направо их квартира – две чистые, светлые комнаты с отдельным санузлом. Выбирайте любые тона – я закажу!» – сказал он им, и они просияли еще больше. Татьяна – о чудачка! – выбрала цвет вялого персика для их комнаты и сиреневый с розовым для детской. Пол в ванной будет с подогревом, заметил Чарльз. Не дорого ли, ведь электричество столько стоит? Наивные люди, уж если жить, то по самым высоким стандартам! В феврале ему исполнится сорок семь лет, семьей он вряд ли уже обзаведется – таков его крест, оставаться всегда одному.

Когда дом отремонтировали, он проследил за тем, чтобы всё расставили правильно. Мягкий кожаный диван в стиле Бо-дизайн идеально встал у стены, у окна село мягкое серое кресло с поднимающейся ступенькой для ног. Оно одно уже располагало к беседам. До них он был одинок. Одинок дома, одинок на работе. Приходил день ежемесячного собрания, но что было результатом его искрометных отчетов? Его анализ сбыта приборов, всегда такой ясный и точный, вызывал лишь усталый кивок начальства да ревность сослуживцев. Судьба предоставила ему возможность сделать что-то конкретно полезное, что заставит задуматься каждого. Его коллеги, мастера трепать языком – мы мало делаем для бедных слоев населения, – посмотрят на него по-другому. «О да, да, мы бы и сами поступили ровно так же, не будь у нас жен, детей!» Врете, благодушно думал Чарльз, ничего бы такого вы не сделали. Вы слишком дорожите личным комфортом.