Они въехали в мае, когда повсюду все цвело, свистало, источало радость. «Быт не должен занимать много времени!» – твердил Чарльз, ведя их в милый ресторанчик, где их уже знали. Он заказывал свежие отбивные, для девочки просил принести гамбургер с жареным картофелем. «Как в Макдоналдсе!»– ликовала не избалованная родителями Елена. Глупышка! Такие не делают в Макдоналдсе! «Здесь всё натуральное, всё сделано умелым французским шеф-поваром!» – объяснял он. Официант приносил вино, услужливо поправлял на столе приборы. Чарльз отмахивался от назойливых попыток обслуги подлить ему в стакан воды со льдом. Он оставит ему щедрые чаевые, если тот растворится в воздухе и не будет мешать их беседе. Так о чем они говорили? О западной цивилизации? Это была бы хорошая идея, как сказал Махатма Ганди, вздыхал Чарльз. Петру он признался, что когда-то и сам подумывал стать историком. Он был победителем многих олимпиад. По штату? О нет, по всей стране. Но история перестала занимать его как предмет. Это тот кошмар, от которого он хотел бы проснуться, пояснял он, переводя взгляд в окно, за которым нарядно светились витрины бутиков. Петр кивал. Да, да, Улисс, третья глава, разговор со школьным учителем. Ну, естественно, естественно, отвечал Чарльз ему в тон. Ему было немного стыдно, что он только накануне вычитал знаменитую фразу в цитатнике. Но ничего, теперь-то у него было время заполнить белые пятна в образовании. Раньше у него не было времени, стимула; все всегда на бегу, в прямом смысле – на лету! Это – в прошлом!

Жесткий воротничок, под мышкой папка с отчетом – он входил в дом после недельной службы, и веселое дитя, Елена, бежала ему навстречу. По пятницам он всегда проделывал лишние семь миль, чтобы заехать в хороший магазин одежды – наша одежда стоит дорого, но она того стоит! Не говоря ей ни слова, он клал подарок на кухонный стол. Татьяна умоляла его не тратиться, но какими завороженными глазами смотрела Елена на сверток! Он сажал ее на колени и рассказывал про таблицу Менделеева. Они еще не проходили это в школе, но в ее возрасте он уже знал такие вещи, как и многое другое, о чем он ей еще расскажет в свой черед. Она слушала его, закусив губу, расправляя бант на новом платье. Поговорив, он вел ее во двор – их личный двор – поиграть в бадминтон. Роста он был невысокого – даже джинсы ему приходилось заказывать в специальном ателье, – но все же слишком высок для девочки семи лет, и ветки, эти назойливые ветки старой канадской березы, которые не мешали ей, мешали ему. Татьяна выходила на крыльцо и с загадочной улыбкой смотрела, как он тщетно пытается переиграть расползающуюся по двору природу. Когда-то он был чемпионом штата в этом виде спорта, скромно замечал он, принося лестницу и доставая застрявший в ветках воланчик. Он снова бил по волану, на сей раз сбоку, с аккуратным подрезом, но из-за веток проклятая штука летела через забор, падала на двор соседа, доставалась болонке, которая тут же принималась ожесточенно ее трепать.

Следует срубить дерево, сказал он Татьяне в конце сентября. Вместо канадского газона он разобьет под окнами японский сад, о котором давно мечтал. У забора он посадит бамбук, центральное пространство покроет мягким мхом и голубой галькой. Татьяна не одобрила. «Да к чему же это? Ведь и так красиво!»

«Да, правда, правда… Но не лучше ли для ребенка, чтобы имелось побольше места? Ведь девочка растет, к ней будут приходить – уже приходят – другие дети. Им где-то надо побегать…»

Недели две он размышлял, а в наступившую пятницу снова завел разговор о том, что надо бы расчистить двор. Дерево занимает слишком много места, к тому же оно отжило свой срок и, не дай Бог, сломается. Он ей это говорил как человек, который в свое время много занимался биологией.

«Зачем же тогда рубить?» – спросила она равнодушно. Елена, услышав их разговор, тоже взялась защищать дерево так рьяно, как будто он уже стоял перед ним с топором. Это было что-то русское, иррациональное, связанное у них с этими березами. Недоумевая, он ушел к себе и долго сидел, глядя в окно на сыплющее листвой дерево. Почему они не поняли его? Вот чудаки!

С этого все началось… Не обида, а так, обидка, застряла в сердце. Вынуть эту занозу удалось только в ноябре, когда пошел первый снег и двор занесло. Волан окончательно улетел в соседский двор, бадминтонные ракетки легли в коробку, и береза стала неважна, потому что никто уже не играл ни в какие игры. Чарльз лежал в гостиной и смотрел в пустое белое окно. Ему попеременно хотелось то спать, то есть. Он выходил в кухню, где Татьяна бросала в кастрюлю ком замороженных пельменей. Ходила она в длинном свитере и старых шерстяных гетрах. В молчании они садились за стол, она ела, поглядывая на дочь, поправляла ее локоть или вдруг говорила невпопад: «Что же это Петя не идет, надо бы позвать!» Чарльз вполуха слушал ее жалобы на то, что работа над диссертацией у Петра продвигается медленно. Это был их субботний обед, после которого снова наступало затишье. Татьяна брала сигареты и шла курить во двор. Ее долго не было, и, послонявшись по пустому нижнему этажу, он поднимался наверх в свою спальню. Да, он хотел спать. Он ложился на кровать, натягивал на себя плед. Потом вставал и шел в кабинет: нет, он хотел работать. Только задумывался, как начинали хлопать двери. Громкие голоса детей, топот на лестнице мешали ему сосредоточиться. Мысли, которых только что было много, разбегались, как тараканы от света. В результате он сидел за своим красивым столом из вишневого дерева и от нечего делать переставлял привезенные из Японии вещицы – баночки для туши, маленькие костяные нэцкэ. И вспоминались почему-то две молоденькие проститутки, которых он когда-то посещал в Токио. И он скучал по ним, по их коротким пальцам и загадочным кошачьим глазам.

В январе случилась совсем непонятная вещь: в их чистом доме вдруг завелась крыса. Ночами она чем-то громко хрустела между стенами. Ее присутствие в доме, проявлявшееся в виде этого хруста, а также в вытащенных из мусора остатках еды, было страшным, темным и чужим и заставляло Чарльза содрогаться всякий раз, когда нужно было спуститься вниз. Чтобы как можно реже пользоваться кухней, он завел у себя на этаже мини-холодильник и теперь держал в нем готовую еду. Он ел в постели, смотря телевизор, и все ждал, когда сработает капкан. Прошло две недели, но крыса было неуязвима. Экстерминаторы, которых он снова вызвал в конце третьей недели, не советовали прибегать к сильным ядам. «В доме, где есть ребенок, небезопасно!» – сказали они. Он настоял, и, пожав плечами, они наполнили черные коробки крысиной смертью. Ночью опять слышался хруст, который доносился даже до его этажа. Выйдя на рассвете, Чарльз добавил в ловушки еще две мерки яду и уехал на работу. День тянулся бесконечно. Пэг три раза приносила чай, смотрела на него недоуменно. В шесть он ее отпустил, а сам продолжал сидеть. В здании уже никого не было, когда он поднялся из-за стола.

В доме он нашел одну Елену. Маму увезла скорая помощь, папа поехал с ней, бессмысленно повторяла она! Первое, что ему пришло в голову и заставило внутренне содрогнуться, что Татьяна по рассеянности положила в еду крысиный яд. Запаниковав, он стал собираться, чтобы тут же ехать в больницу. Они вернулись в тот момент, когда он садился в машину. Петр вел Татьяну под руку, она была бледнее обычного. Она пришла сегодня рано и, застав в передней корчащуюся в конвульсиях крысу, упала в обморок. Вернувшийся вслед за тем Петр нашел на пороге сразу два тела.