Сергей Хухров — задиристый паренек, глаза голубые, взгляд прямой, открытый, с веселинкой. Про него рассказывали: когда шли на фронт, сжалился над стариком, у которого ночевали, и утром перед уходом отдал ему свои новые сапоги, а взамен получил изрядно поношенные. Ребята по дороге подтрунивали над ним, а он отшучивался: «С первого фрица, которого встречу в бою, и сниму». Доподлинно не знаю, удалось ли ему выполнить свое обещание, но, когда на позицию их роты пошли автоматчики, поддержанные самоходками, Сергей пропустил через свою траншею вражескую машину, броском вскочил на корму, выстрелом в упор убил немца, потом внутрь бросил гранату, и самоходка встала. Хухров был удостоен ордена.

Худовердий просил нас называть его Мишей. Самый молодой из нас, но уже дважды раненный. Его дружба с Сергеем завязалась как-то сразу, едва они пришли в роту, потому и на задание их посылали вместе. Вначале над ним посмеивались, вернее, над его носом. Про такой но с обычно говорят: на семерых рос — одному достался. Вскоре об этом феномене лица то ли забыли, то ли привыкли.

Проводив с напутствием ребят, сам приступаю к разъяснению задачи ближайшим ко мне солдатам.

Сейчас будет разведка боем и, несмотря на сильный огонь противника, наша задача — идти вперед, чего бы это ни стоило. Только вперед! Немцы не должны даже заподозрить, что мы ведем разведку боем. Своим поведением, решительностью надо заставить поверить немцев, что мы ведем бой за господствующую высоту, и только тогда они задействуют все, что у них есть, чем располагают, лишь бы отбить нашу атаку. А пока мы будем вести бой, наблюдатели-разведчики с наблюдательных пунктов и других мест будут засекать огневые точки врага, расположение позиций орудий и минометов.

— Выходит, мы вроде подсадной утки, — пошутил пожилой боец, по-видимому из охотников, локтем толкнув соседа.

— Не совсем, но близко к этому. Наша ближайшая задача — овладеть первой траншеей, а если удастся, то и всей высотой, и приложить все усилия к захвату «языка». Учтите, перед проволочными заграждениями немцев сплошные минные поля. Мины противопехотные, поставлены осенью. Они под снегом. Снег довольно глубокий, особенно в понижениях, перед высотой. Для того чтобы меньше вязнуть в снегу, надо максимально облегчить свой вес, сбросить с себя все лишнее. Оставьте себе что — то о дно: телогрейку, шинель или полушубок. Противопехотная мина может оторвать ступню, так что подумайте о своих ногах. Участок минных полей по возможности преодолевайте зигзагами — от воронки к воронке. Около них мин не будет, взорвались от детонации во время артобстрела. Возможна рукопашная схватка, — продолжал я, — а вам в таком облачении и не повернуться. С собой взять только патроны и гранаты. Противогазы снять. Саперные лопатки тоже оставить — окапываться не придется. Разведчики пойдут впереди, а ваша задача — не отставать, не ложиться. Только вперед. Понятно?

Бойцы слушали внимательно. Повторять сказанного не пришлось. Через пять минут солдаты стали более подтянутыми и как-то внутренне воспрянули, воодушевились. Зима сорок третьего — сорок четвертого на Украине выдалась холодной и снежной. Поэтому солдаты скоро стали жаловаться на донимавший их холод.

— Настанет лето, тогда отогреемся, — отшучивались и подбадривали их разведчики, хотя сами тоже ежились от мороза. — В траншеях не замерзнете, а как их покинем — жарко станет.

Время шло. Перед рассветом видимость ухудшилась, стало совсем темно. Январский рассвет с трудом прогонял застоявшуюся, стылую темноту. Около восьми часов по траншее пробежал связной и передал приказ, что начало операции переносится на десять часов.

Вскоре за спиной начало светлеть. По небу пробежали лучи, и из-за горизонта выкатилось по-зимнему большое, ярко-красное солнце. Ветер стих. Над траншеями по-прежнему висела готовая в любой момент взорваться, зыбкая, сторожкая тишина. Не верилось, что нахожусь на передовой.

Время шло. Высота, подсвеченная с востока низким солнцем, вся искрилась и переливалась, от сверкающей белизны выпавшего накануне снега резало глаза. На него можно смотреть лишь прищурившись. Чуть ниже, как траурной рамкой, она была в два яруса опоясана проволочной спиралью Бруно. Справа, у подножия северного ската, почти у самой проволоки, ссутулясь, громоздился припорошенный снегом немецкий бронетранспортер, подбитый еще в осенних боях. Линия заграждения в этом месте круто ломалась и уходила на северо-запад. Мы знали, что под бронетранспортером окоп, в котором не раз при выполнении заданий устраивались на перекур. Если уж и не согревались, то «отогреть душу» успевали.

В разговорах незаметно бежало время. Замечаю и появившегося в траншее офицера-артиллериста, младшего лейтенанта Ершова с двумя солдатами-телефонистами. Стрелки часов приближались к десяти. И снова последовала команда о переносе операции. Отдельные солдаты полезли в вещмешки и стали извлекать из них и весело похрустывать сухариками. Смотрю на них, а у самого слюнки готовы потечь. Утром рядом не оказалось доброй мамаши, которая бы сунула в руки хотя бы бутерброд. После более чем скромного ужина во рту не было ни маковой росинки, и, поскольку в животе посасывало, разведчики старались не глядеть на жующих пехотинцев.

Неожиданно мое внимание привлекло возникшее оживление в траншее. Среднего роста скуластый паренек что-то рассказывал, а стоящие вокруг от души смеялись.

— А это наш комиссар, — пояснил один из солдат, когда я подошел к ним вплотную.

— Ефрейтор Юсупов, — отрекомендовался он, — комсорг роты. Побывал в двух взводах, теперь вернулся в свой, родной.

— Это хорошо, — одобрил я, — вместе в бой пойдем. А сколько комсомольцев во взводе?

— Десять, но ребята надежные.

— Мы пятеро тоже комсомольцы, так что теперь уже пятнадцать, — добавил я.

— А нас пошто забыл, паря? — вступил в разговор средних лет солдат, хитро поблескивая из подшлемника прощупывающими смеющимися глазками, судя по выговору — сибиряк. И, не дав Юсупову ответить, он настойчиво продолжал: — Не помню, кто-то из наших поэтов сказал — я стар и сед, но комсомольцем юным останусь навсегда. Так что и нас всех бери под свое комиссарство.

Стоящие рядом одобрительно закивали.

— Хорошо. Пусть будет по-вашему, но от нас не отставать.

Текут, текут, хотя и медленно, минуты томительного ожидания, но бег времени неумолим. Наблюдаю за солдатами, прислушиваюсь к их разговорам, отвечаю на вопросы. Их девятнадцать. Каждый из них уникален своей непохожестью, по-своему глядит на мир и на предстоящий бой. Особенно остро это ощущаешь в последние минуты перед боем. Предстоящий бой — этот ли, другой ли — никого не оставляет равнодушным, у каждого в голове свои думы, свои мысли о том, что сейчас произойдет. Все дело в занятости солдата и офицера. Командиру приходится продумывать, проигрывать в своем сознании весь ход предстоящей операции, ставить себя в положение противника. У него нет времени думать о себе, да его практически на это и не остается. От солдата требуется другое — выполнить приказ. Это требует огромной эмоциональной нагрузки, готовности трезво и осознанно идти в бой и, если надо — на смерть. А это не так просто.