— Есть раненые? — интересуюсь и вопрошающе заглядываю в глаза Саше.

— Все наповал, — с грустью выдавил Саша.

— Бежим! — кричу ему и привычно забрасываю автомат за спину.

Бежать под горку было намного легче. А вокруг, по всему восточному склону высоты, по которой мы бежали, вставали грязно-серые султаны разрывов. Тяжело, с придыханием, ахали тяжелые мины. Гудела, дрожала земля, билась словно в истерике. Ухало и стонало. Резкий запах тротила лез в нос, щекотал в горле. Это немцы начали артиллерийскую подготовку контратаки, хотя на высоте и около нее не было видно ни одного бойца. Постепенно ускоряем бег и приближаемся, нагоняем бежавшую впереди троицу. И вдруг видим, как впереди почти одновременно выросли два султана разрывов, которые на мгновение скрыли их от нашего взора. Когда опала поднятая на дыбы земля — никого из троих мы не увидели.

Теперь мы не бежим, а почти летим. Подбегаю к тому месту и останавливаюсь, пораженный увиденным. Их обезображенные тела распростерлись на земле. Они как будто прислушиваются к дрожи земли и, прильнув к ней, стараются ее успокоить. Но рассудок еще не в состоянии побороть шока от увиденного, и мы бросаемся к неподвижным телам, переползаем на четвереньках от одного к другому и надеемся убедиться в несбыточном, — возможно, в ком-то еще теплится жизнь. К сожалению, все мертвы, и друзья, и пленный враг, так нужный, с невероятным трудом добытый нами «язык». Вскакиваем почти одновременно и бежим к своим траншеям. Впереди уже отчетливо видны брустверы, приветно машущие руками пехотинцы. Они что-то кричат, подбадривают нас.

Траншея почти рядом. До нее остается 40–50 метров. Вдруг я почувствовал, что какая-то неведомая, могучая сила оторвала меня от земли, подхватила, а потом безжалостно швырнула. Перед глазами поплыли желтые круги, а в голове, все усиливаясь, настойчиво и нудно звенела одна нескончаемая нота: и-и-и… Сколько времени я был в беспамятстве, сказать трудно. По-видимому, несколько секунд. Очнулся оттого, что Саша сильно тряс меня за плечо. Он что-то кричал, склонившись надо мной, но я видел только его периодически раскрывающийся рот, но произносимое им не доходило до моего сознания. «Что со мной? Жив ли я?» — было моей первой мыслью. Осторожно покрутил головой, пошевелил плечами, поглядел на руки — боли не чувствую. А вот пошевелить ногами почему-то боюсь. Боюсь убедиться, что их у меня нет. Обернуться, посмотреть на них тоже не решаюсь — страх сковал мою волю. С помощью Саши поднимаюсь сначала на четвереньки, а затем рывком вскакиваю на ноги. Острая боль пронзила все тело, и я присел.

— Нога, — вот и все, что я смог сказать.

Саша поднял меня, прижал к себе за талию, и мы медленно побрели к траншее. С воем из поднебесья падают снаряды, взметая грязные столбы снега, смешанного с черноземом. Вокруг по-прежнему свистит и грохочет. Но мы на это уже не обращали внимания — боль притупила чувство страха. Наконец-то желанная траншея. На пятой точке оба скатываемся вниз, и я в изнеможении приваливаюсь спиной к стенке. Кто-то из пехотинцев приносит ящик из-под патронов, и я с помощью Саши усаживаюсь на него. С удивлением и страхом смотрю на ногу и пытаюсь представить — что с нею. Раздираю по шву штанину масккостюма, а подскочивший шустрый пехотинец помогает снять сапог.

Заворачиваю низ ватных брюк, развязываю тесемки кальсон, обнажая чуть выше щиколотки ногу.

С правой стороны, выше чашечки — лиловое вздутие кожи величиной с голубиное яйцо. Пробив мягкие ткани, из кожи зловеще сверкали острые кромки металла. Рана слепая. Из открытой ее части сочится черная сукровица. «Рви, разведчик! — советуют мне добровольные всезнайки. — Сейчас не так больно, рви! Позже будет хуже». Немного поколебавшись, я мертвой хваткой берусь пальцами под основание шишки, сжимаю вздутие под одобрительный шумок окружающих, решительно делаю резкий рывок. В руках остается вырванный кусок кожи, внутри которого ощущается осколок. Разворачиваю и извлекаю продолговатый четырехгранный кусок металла, с острыми неровными гранями, по-видимому от корпуса мины.

Побыв в руках товарищей, осколок снова возвращается ко мне. «Сохрани на память», — советуют мне окружающие, что я и исполняю. Внимательно осматриваю рану. Из нее течет, смешиваясь с грязью, кровь. Откуда грязь — не пойму. Об этом узнаю немного позже, когда часов через пять в медсанбате врач извлек из раны маленький осколок кости и кусок одежды, что затащил с собой вражеский металл. А пока достаю немецкий индивидуальный пакет — все-таки пригодился — и начинаю накладывать давящую повязку, хотя горит рана пчелиным ожогом. Бинт реденький, не такой, как наш, несколько раз обернул им вокруг ноги, а рана все кровоточит. Израсходовав один, принимаюсь за второй бинт. Наконец-то с этим делом покончено. Завертываю портянку и осторожно надеваю сапог.

Чувствую, что чего-то не успел еще сделать. Что же это могло быть? А, закурить надо, — первое, что пришло на память. Прошу у пехотинцев закурить. Мне услужливо протягивают бумагу, табак. Сделав две-три отчаянные попытки, останавливаюсь. Все безрезультатно. Руки от перенапряжения дрожат, они стали неуправляемыми, и мне никак не удается свернуть «козью ножку». Прошу помочь. И вот я уже нерв но затягиваюсь, стараюсь как можно больше втянуть в себя дыма, но вопреки всему не ощущаю ни горечи, ни вкуса махорки. Покурив, встаю на ноги, осторожно высовываю из траншеи голову и пристально смотрю на высоту, которую мы с Сашей покинули несколько минут назад. Ее теперь не узнать. Она была уже не та, какую мы видели утром. Куда девалась ее девственная белизна? Высота стала серой. Лишь кое-где у колючей проволоки проглядывали проплешинками пятна снега. Все окружающее пространство, как оспой, изъязвлено воронками, обожжено и растерзано.

А земля по-прежнему стонала от грохота снарядов и мин. Жадно вглядываюсь в нейтральную полосу, на которой еще по-прежнему бесновались всплески разрывов. Как бы мне хотелось изучить ее метр за метром, от нашей траншеи до высоты. И о чудо! По траншее, пригибаясь, пробирается артиллерийский офицер. На груди бинокль.

— Товарищ капитан! Разрешите взглянуть. Хочу посмотреть, где ребят растерял.

Слева от себя отыскиваю то место, где мы покинули траншею. Первым нахожу лейтенанта и рядом двух связистов, которых опознаю, первого — по полушубку, а остальных — по катушкам за спиной. Дальше группками по два-три человека, редко где один, лежат солдаты взвода. Нахожу и своих друзей-разведчиков. И так до самых проволочных заграждений. Навеки заснул на ней и комсорг. Я не знал его имени, но в моей памяти навсегда остался молодой комсомолец-вожак, с открытым добрым лицом.

— Много вышло из-под огня? — обращаюсь к рядом стоящим пехотинцам. Спрашиваю, а сам пристально рассматриваю нейтральную полосу.

— Единицы. Человека два — четыре на первых порах, как выскочили из траншеи, а из- под высоты никто не вернулся. Да и как им не быть, потерям, коль на этот крохотный участок переднего края немцы обрушили всю огневую мощь своей обороны. Возвращаю с благодарностью бинокль. Тепло прощаемся с пехотинцами, и мы с Сашей направляемся по траншее в тыл. Справа и слева еще мечутся разрывы. Встречные уступают дорогу, и мы скоро добираемся до хода сообщения и по нему попадаем в небольшую балку.