— А ты знаешь, кто такая на самом деле Лора Крафт?

— Кто?

— Она диверсант, — горячо зашептал я. — Ее к нам специально заслали, чтобы она тут все громила.

— Как это громила? — изумился Кир. — Она же кукла.

— Так и громила. По-тихому. Кто в нее играет или кино про нее смотрит, тем она в мозги незаметно программу вставляет — такую, что все стирает у тебя в башке. Ты дебилом становишься, понял? Уже ничего не пони маешь, что вокруг тебя делается. Люди чего-то копошатся, какие-то у них там идеалы, цели, вера какая-то, любовь там. Чего-то они строят, изобретают. А у тебя в башке — пустыня, залитая бетоном, и программа продолжает работать. Она тебе говорит, что и вокруг все должно быть пусто и залито бетоном. Для полной гармонии внутреннего и внешнего мира, усек? Ты теперь — как ходячая атомная бомба с протекающей ядерной головкой. От тебя радиацией шибает за версту. Где проходишь, там все рассыпается в труху. Понял? Они нас завоевали, а теперь добивают, чтобы мы не поднялись снова, не вылезли из-под них.

— Кто они-то? — ушибленно спросил Кир.

— Пришельцы. С которыми мы деремся. Марсиане.

— С Марса? — вытаращился он.

— Да нет же, глупыш. На Марсе жизни нет, доказано. Они — просто чужие. Называют себя «освободителями».

— От кого освободителями?

— Говорят, что от неправильною пути. Но на самом деле — от правды. Они все время врут и всех к этому приучают. Оккупантам без этого нельзя. А то все поймут, что они оккупанты, и захотят дать им в рыло. Лора Крафт — их агент Я так решил: кто играет в нее — тот уже готовый предатель.

— Так он же не знает?

— Незнание не освобождает от ответственности, — процитировал я.

— Будешь мочить предателей? — деловито осведомился Кир.

— Не, у меня другая миссия. Я хочу убить Лору Крафт.

У Кира отвалилась челюсть.

— И всех ее подружек, — продолжал я. — Кору Дрофт и Мару Штоф, и Клару Болт.

— А Борю Треф?

— И его туда же. Кир кивнул и сказал:

— Если понадобится помощь, обращайся ко мне.

— Ладно, — согласился я. — Только ты должен поклясться, что намерения твои тверды, а стремления чисты и бескорыстны.

— Ну… клянусь.

— Хорошо. Беру тебя в оруженосцы, Кир Акулий Зуб, — прошептал я торжественно и вдруг вспомнил про три оставшиеся попытки. — Только с испытательным сроком. Если ты укокошишь Пашу, станешь моим личным врагом. Ясно?

— Разберемся, — пробормотал Кир и оглядел мою амуницию. — Только оружие твое я таскать не буду.

— Я тебе и не дам его.

Через несколько часов отряд подошел к базе. Командир выслал вперед двух разведчи ков, проверить, нет ли там непрошеных гостей. Фашист и Февраль скоро вернулись, доложили, что все чисто.

База была старым, заброшенным детским лагерем посреди леса, на берегу крошечного озера, вдалеке от людей. Сюда вела только одна дорога, и та уже зарастала травой и кустами. Наверное, лагерь запустел лет двадцать назад, еще до оккупации. Десяток деревянных развалюх и один кирпичный домик, со столовой, — вот вся здешняя недвижимость, окруженная дырявым забором. А озеро мелело, затягивалось ряской и камышами. Купаться в нем — только тиной измажешься, в водяного превратишься. В общем, для комфортной партизанской базы лучше не придумаешь. Цивилизованного водоснабжения тут, конечно, не было, зато имелась ржавая колонка, дававшая тонкую струйку. А в одном из домиков постоянно пополнялся склад продуктов. На базе отряд отдыхал от ратных дел и походов, упражнялся в боевой подготовке, а также сочинял стратегические планы.

Нам с Киром выделили домик на двоих. Внутри было совершенно пусто, доски гнулись под ногами, по стенам бегали мохнатые пауки, развешивали паутину. Кир нашел возле дома огромный красивый мухомор и долго, вдумчиво созерцал его. Я сбросил в углу всю свою амуницию и пошел осматривать базу. Оружие и боекомплект забрал с собой, чтоб не вводить в искушение моего оруженосца. Первым делом я изучил озеро, убедился в его полной непригодности к чему бы то ни было, кроме утопления. Вслед за мной туда пришел Паша, голый, в одних трусах, и принялся стирать свой камуфляж. С сомнением посмотрев на это дело, я отправился дальше.

В кают-компании, устроенной в бывшей лагерной столовой, уже собиралось общество. На кухне Руслан гремел кастрюлями и распускал вкусные запахи. Тут и там стояли облезлые деревянные и складные стулья, был даже диван с выпирающими пружинами и два надувных матраса. У дальней стены соединились буквой «П» три стола, сколоченные из снятых откуда-то дверей и деревянных столбиков.

Стена напротив окон была целиком расписана батальным сюжетом. Какие-то замотанные в тряпье фигуры бежали по снегу от скачущих на них казаков с саблями. Некоторые оборванцы пытались разворачивать пушки и стрелять, но у них плохо получалось. Подпись на краю сообщала, что это бегство Наполеона и его армии из Москвы. Физиономии казаков были странно знакомыми. Впереди лихо несся Святополк, его нагоняли Монах, с мечом вместо сабли, Ярослав, Варяг, Фашист и Февраль. Увидев мое потрясение, Премудрый расслабленно сообщил, что это художество Февраля, сотворенное им в припадке вдохновения в одну ночь. Сам Февраль присутствовал тут же, но так и не заметил, что речь идет о нем. Он, по своему обыкновению, меланхолично грустил в углу на матрасе, сложенном в кресло.

Пришел Паша в тертых джинсах и линялой рубахе, видимо, у него тут был предусмотрен запас. За ним пожаловали Двоеславы и Богослов, потом приплелся Кир. Все ждали ужина и поворачивали носы к кухне, откуда неслись ароматы. Ярослав, видя, что аудитория прибывает, расслабился еще больше и сказал:

— Господа, сегодня ночью меня мучила бессонница. Прошу оценить ее плоды.

Он прикрыл глаза, помедлил и заговорил стихами, упирая на букву «р», как любят поэты:

Русский тот, кто Бога помнит средь дымящихся руин,

Не колеблясь, душу б отдал за последний, Третий Рим,

Вороньем кто не слетался к трупам плачущей земли,

И Руси Святой сиянье видит где-то впереди.

Остальное, извините, пыль, гниль и грязь,

С перевернутым крестом на Руси гуляет мразь.

Прочь с дороги, прочь, сторонитесь,

Не умеете — все равно молитесь.

Жертва чистая, освященная — Божья рать,

Это русские идут на войне умирать.

Ярослав открыл глаза, с довольным видом оглядел всех и предложил высказываться.

— Стихотворение, как вы понимаете, называется «Русские», — добавил он.

— Стихи, конечно, хорошие, эмоциональные, — первым заговорил Богослов. В мирной жизни он был филолог и аспирант. На гражданке никто бы никогда не подумал, что Федор умеет держать в руках автомат и эффектно подбивать из него бандитские иномарки. — Только писать стихи тебе не нужно, Ярик, — убежденно добавил он.