Очень вероятно, что, прочтя это «словно забавляясь», Ренуар улыбнулся. Спустя много лет он признался Воллару: «Я поднялся до вершин “импрессионизма” и вдруг пришёл к заключению, что не умею ни писать, ни рисовать. Одним словом, я был в тупике». Тогда ему казалось, что при использовании всех этих эффектов света ему не оставалось ничего другого, как заниматься «усложнённой живописью, где приходилось всё время плутовать». Он считал: когда художник «пишет прямо на открытом воздухе, он ищет в основном эффекты, перестаёт заниматься композицией и быстро впадает в монотонность». Ренуар твердо убеждён, что «все великие мастера отказывались от эффектов». Эти признания позволяют предположить: если Ренуар хочет отказаться от лёгкости эффектов, то это для того, чтобы приблизиться к мастерству тех художников, которых он считает «великими»… И хотя за несколько дней до закрытия выставки Писсарро написал сыну: «Выставка Ренуара великолепна, потрясающий артистический успех, так как ни на что другое не стоило рассчитывать», — но этот успех нисколько не умаляет сомнений Ренуара.

После закрытия выставки в салоне Дюран-Рюэля у Ренуара были все основания для беспокойства. Если можно было говорить об «артистическом» успехе экспозиции, то, к сожалению, коммерческого успеха не было. После закрытия ещё двух персональных выставок, Писсарро и Сислея, Дюран-Рюэль был вынужден констатировать: «Я осознал, но слишком поздно, что такие выставки благоприятны для художников, так как помогают им утверждать свою репутацию, но они невыгодны для продажи картин. Потенциальный покупатель видит сразу слишком много картин, он колеблется, выслушивает мнения других посетителей и откладывает покупку на потом». Но эта неудача не останавливает Дюран-Рюэля, и он ищет другие возможности для продажи картин. Он отправляет десять холстов Ренуара в Лондон на выставку у Даудсвелла на улице Нью Бонд, дом 133. Дюран-Рюэль собирается также отправить ещё три картины в Бостон, где в мае должна состояться Американская выставка иностранных продуктов, искусства и промышленности. В конце апреля плохая новость о неудачных продажах на выставках, организованных Дюран-Рюэлем в Париже, стала не самой печальной. 30 апреля умер Мане. Ренуар вскоре сообщает Моне: «Мы готовим венок для Мане — Писсарро, Сислей, Кайботт и я. Если ты хочешь к нам присоединиться, напиши. Следи за газетами, чтобы узнать о дате похорон». Совет был излишним. Моне уже получил телеграмму от брата Мане, мужа Берты Моризо, который пригласил его быть одним из тех, кто понесёт гроб. 3 мая Ренуар присутствовал на похоронах Мане на кладбище Пасси.

Этой же весной 1883 года один из друзей Ренуара принёс ему издание «Трактата о живописи» Ченнино Ченнини, который был переведён учеником Энгра и опубликован в 1858 году. Ченнино Ченнини, живший в первой половине XV века, описал в своей книге технические приёмы живописцев конца Средневековья. Чтение этой книги привело Ренуара к «великому открытию»: «Только в музеях художник может научиться живописи». Его настойчиво преследовали воспоминания о фресках, увиденных в Италии. Это подтолкнуло его к целому ряду экспериментов: «Углубившись в изучение фресок, я вообразил, что можно убрать масло из красок. В результате краски становились слишком сухими и их последовательные слои плохо связывались друг с другом. В то время я ещё не знал той элементарной истины, что живопись маслом должна быть сделана на масле. И разумеется, никто из тех, кто утверждал правила “новой живописи”, не подумал поделиться с нами этой драгоценной информацией. Что ещё подтолкнуло меня убрать масло из краски — так это стремление предотвратить почернение красок. Но только гораздо позже я обнаружил, что именно масло мешает краскам чернеть; только очень важно знать, как им пользоваться». И у Ренуара возникло ощущение, что он больше ничего не знает… Как можно претендовать на то, чтобы стать «великим» художником? Он скромно придерживается правила: «Беда, когда художник считает себя гением: он пропащий! Спасение в том, чтобы трудиться подобно рабочему и не зазнаваться».

Ренуар ценил дружеские отношения с Гюставом Кайботтом, будучи уверен в том, что рядом с ним может обрести душевное равновесие, в котором он так нуждался. Он знает Кайботта достаточно хорошо, чтобы совершенно не согласиться с мнением анонимного журналиста, заявившего в номере «Ле Тан» от 7 апреля 1877 года, что Кайботт — «миллионер, занимающийся живописью на досуге». Он знал, что Кайботт предан живописи. В газете «Л’Артист» 6 июля 1879 года объявление о продаже гравюры Гийме, созданной по мотивам «Бала в Мулен де ла Галетт», сопровождалось следующим комментарием: «Один из лучших шедевров Ренуара был куплен Кайботтом, который не захотел его обменять на “Венеру” Бугеро». Восхищение Кайботта Ренуаром было безграничным. Он заявлял: «Я стараюсь писать так, чтобы мои работы были достойны висеть в прихожей салона, где повешены картины Ренуара и Сезанна». Вселяло ли в Ренуара уверенность это отношение к нему Кайботта? Наконец, Ренуар ценил в Кайботте способность «трудиться подобно рабочему»; Кайботт, например, накануне регаты собственноручно покрасил корпус своей яхты. Когда Ренуар гостил у него в Пти-Женвилье, он написал портрет его двадцатилетней возлюбленной Анны-Марии Хаген. Этот портрет был далеко не лучшим из созданных Ренуаром и свидетельствовал о смятении художника. Однако Кайботт категорически отказался принять его в дар и заплатил за него, причём с такой щедростью, как никакой другой заказчик. И не случайно несколько месяцев спустя, 20 ноября, он передаёт нотариусу Мо, мэтру Альберу Куртье, второе завещание, подтверждающее первое, в которое он внёс следующее уточнение: «Я официально заявляю, что во избежание каких-либо проблем у Ренуара из-за денег, которые я давал ему, я прощаю ему весь его долг целиком».

Ренуар с Алиной покинул Пти-Женвилье в конце июля. Больше он не мог оставаться в провинции. Он признался своему другу Берару: «Я не знаю почему, но мне тяжело находиться вдали от Парижа, а площадь Пигаль наделена каким-то шармом, какой мне ещё не надоел. Причина, очевидно, в том, что я постарел и спокойная работа дома гораздо больше подходит моему возрасту». И всё-таки, несмотря на это, Ренуар с Алиной снова отправился в Ипор, где он написал всего одну картину с морским отливом. Затем они отплывают на остров Джерси, где проводят несколько дней, и переправляются на остров Гернси. Их сопровождает старый друг Ренуара, Лот. Это путешествие доставляет художнику огромное удовольствие. Он пишет Дюран-Рюэлю 27 сентября: «Я надеюсь вскоре вернуться, 8 или 9 октября, с несколькими картинами и набросками для других, которые напишу в Париже. Здесь очень живописный пляж, где купаются между скал. Глядя на это скопление мужчин и женщин, расположившихся на скалах, воображаешь себя скорее в каком-то пейзаже Ватто, чем в реальном мире». В конце письма он сообщает: «Надеюсь, что смогу Вам привезти несколько милых пейзажей». Ренуар пишет несколько видов залива, пляжа, детей на берегу моря; но наиболее интересными для него самого были фигуры обнажённых на пляже или на фоне пейзажа. Можно предположить, что после жанровых сцен Парижа и его пригородов, портретов и пейзажей наиболее важной темой для художника стало изображение обнажённых… У него зародился замысел написать «Больших купальщиц». Но осуществлению этого замысла ещё мешало его состояние некоторой растерянности, которое пока не покидало его.