В начале июля в Живерни пришло письмо уязвлённого Писсарро. Он жаловался Моне, что Эдмон Ренуар обвинил его в том, что он — «первоклассный интриган, без таланта, корыстный еврей, наносящий удары исподтишка, чтобы вытеснить и Вас, мой дорогой, и Ренуара». Писсарро не понимал причины такого демарша: «Это братская любовь, которая толкает его на такой поступок? Не могу сказать. Мне кажется, что я всегда проявлял восхищение талантом его брата». Моне спешит успокоить Писсарро, 9 июля пишет ему: «Всё, что Вы сообщили мне о младшем Ренуаре, меня вовсе не удивляет. Я его знаю, и это не впервые, когда он наносит удар по одному из нас, считая, что этим он оказывает услугу Ренуару. Это возмутительно, но не беспокойтесь особенно, так как он не пользуется авторитетом и не вызывает симпатии у многих». Моне сообщил также об этом инциденте и Ренуару. Огюст, естественно, призвал Эдмона быть более сдержанным и более скромным. И всё же антисемитские нападки младшего брата не смущают Ренуара сверх меры…

Совершенно неожиданно Сезанн в сопровождении Ортанс Фике и их сына Поля приезжает в Да Рош-Гийон. Это произошло вследствие столь же внезапного, сколь и страстного увлечения Сезанна некой Фанни. Письма, которые он ожидал от неё, должны были приходить или к Золя в Медан, или к Ренуарам. Но не получив ни одного письма, Сезанн, проведя около месяца у Ренуара, внезапно уехал, также без всякого предупреждения. Хотя Ренуару не удалось успокоить Сезанна, по крайней мере, они вместе занимались живописью. И Ренуар попытался использовать ту же регулярность параллельных мазков, которые придавали ансамблю картин Сезанна такую однородность. Но он всё ещё не был удовлетворён своей работой. Когда Дюран-Рюэль пригласил его приехать, Ренуар попросил перенести визит на более поздний срок. Он был ещё не готов: «Единственное, что я мог бы Вам сказать определённо, что теперь я больше не ищу. Мне было трудно только начать. Писать маленькие картины не очень удобно. Чтобы сделать их хорошо, нужно привыкнуть их делать. Именно потому, чтобы не показать Вам все мои оплошности, я прошу Вас подождать немного. Я буду Вам крайне признателен, если Вы извините меня». Разумеется… Дюран-Рюэль мог быть терпеливым.

В августе в Париже Дюран-Рюэль сообщил Ренуару о своём новом проекте. Он познакомился с неким господином Робертсоном, который предложил ему организовать выставку в Соединённых Штатах. Моне встретил эту идею без энтузиазма. Его совсем не радовала перспектива, что его картины будут отправлены к «янки». А Ренуар не увидел в этом на первый взгляд никакого неудобства. Но ему надо было ещё поработать…

Окончательно его сомнения рассеялись в Эссуа, куда его уговорила поехать Алина. Эссуа — небольшой городок в Шампани, насчитывающий всего 15 сотен жителей и сохранивший уклад старой деревни. Алина родилась в Эссуа 13 мая 1859 года, а в 1865-м, после неожиданного отъезда отца в Соединённые Штаты, она с матерью переехала в Париж. Мать стала зарабатывать на жизнь, устроившись портнихой в ателье, Алина тоже начала обучаться этому мастерству. Прожив столько лет в Париже, она по-прежнему была привязана к своей малой родине. Ренуар наслаждается отдыхом в Эссуа и снова пишет Алину. В предыдущем портрете, сделанном несколько недель спустя после родов, он изобразил её одну, анфас, в соломенной шляпке, украшенной розами. На этот раз он пишет её сидящей в плетёном кресле в саду с маленьким Пьером, которого она кормит грудью. Ещё несколько картин, выполненных там, тоже доставили ему удовлетворение. Это позволило ему написать Дюран-Рюэлю: «Думаю, что я закончил поиски и всё теперь будет хорошо. Как только вернусь, буду рад показать Вам всё, что привезу. Мне не хотелось бы говорить Вам больше, чтобы не делить шкуру неубитого медведя». В том же письме он подтверждает свое согласие участвовать в выставке в Соединённых Штатах. Он хотел бы отправить на выставку «Завтрак гребцов», «Ложу» и «Сборщиков мидий», считая, что эти картины произведут наибольший эффект. Дюран-Рюэлю было крайне необходимо, чтобы выставка оказалась успешной, так как его положение серьёзно пошатнулось. Противники пытались запятнать его репутацию скандалом вокруг поддельной картины. В прессе появились обвинения. Чтобы развенчать эти клеветнические заявления, Дюран-Рюэль публикует в ноябре статью в «Л’Эвенман», где доказывает свою невиновность. В этой же статье он называет Ренуара в числе тех художников, чьи произведения достойны фигурировать в самых крупных коллекциях. Это растрогало Ренуара. Ренуар, в свою очередь, написал ему: «Как бы они ни старались, им не удастся умалить Ваши достоинства, Вашу любовь к искусству и защиту художников при жизни. В будущем это будет Вашей славой, так как Вы — единственный, кто защищал и поддерживал нас в этот трудный период».

К концу 1885 года проведение выставки в Нью-Йорке всё ещё оставалось гипотетическим. Дюран-Рюэль был в крайне затруднительном положении и ничем не мог помочь художникам — ни регулярно платить им, ни покупать их картины. Поэтому некоторые из них решили, что следует попытаться организовать новую выставку импрессионистов. Особенно активен был Писсарро. Осенью он познакомился с Сёра. Его техника точечного мазка, которую Сёра назвал дивизионизмом и пытался научно обосновать, настолько вдохновила Писсарро, что он тоже решил овладеть ею. Писсарро настаивал на организации очередной выставки, но Ренуар и Моне вовсе не были убеждены в её необходимости. Они даже подумывали о том, чтобы попытаться продавать свои работы без Дюран-Рюэля. Ренуар не спешил с ответом Писсарро, он колебался. Однако, устав от надоедливости Писсарро, он в конце концов согласился. И Писсарро написал в конце декабря 1885 года: «Даже Ренуар рад участвовать в выставке». Но сам Ренуар считал, что может всегда отказаться от участия. В конце концов, если он это сделает, у него есть возможность представить свои работы в Салоне «Группы двадцати», открывающемся в феврале в Брюсселе. Группа из двадцати художников-новаторов, объединённая молодым адвокатом Октавом Мосом в 1884 году, организовала выставку, без жюри, где были представлены работы Ван Риссельберга, Энсора, Кнопфа и Тооропа…

Одиннадцатого января 1886 года Ренуара в его мастерской посетила Берта Моризо. Очевидно, он обсуждал с ней и вопрос о выставке, за которую так ратовал Писсарро. Но не это отметила Берта в своём дневнике: «Была у Ренуара. На мольберте — рисунок красным карандашом и мелом, где изображена молодая мать, кормящая грудью младенца. Сколько изящества и грации! Когда я стала восхищаться рисунком, он показал мне целую серию работ, изображающих ту же модель в таком же состоянии. Он — первоклассный рисовальщик; все эти подготовительные этюды для картины показались бы очень странными для публики, считающей, что импрессионисты работают совершенно произвольно. Я не думаю, что можно было бы добиться большего совершенства формы на двух рисунках обнажённых женщин, входящих в море. Они меня очаровали в такой же степени, как обнажённые Энгра. Ренуар заявил мне, что считает изображение “ню” одной из необходимых форм в искусстве». Как не удивиться, увидев все эти новые работы Ренуара, тому, что на восьмой выставке импрессионистов, открывшейся 15 мая 1886 года на улице Лафит, дом 1, над рестораном «Мезон доре», не оказалось ни одной картины Ренуара?