коленки, сгодится, если опять полезет. Так-то Антон Дмитриевич ничего, и в разводе к тому же.

Только вот пара влажных снов, случившихся со мной на этой неделе, были совсем не про него.

А про гадкого, мерзкого, похотливого Бергмана!

И это бесит еще сильнее!

Вот я и упираюсь принципиально в этот пункт, будто в самом деле он мешает мне согрешить где-нибудь на стороне.

А в четверг вечером мне звонит Эля с телефона Геры.

Я, приготовившая пару гадостей на такой случай, жестоко обламываюсь.

— Привет! Есть пару минут? — спрашивает она.

На заднем фоне бубнит Бергман:

— Вы меня зае… задрали вы меня! Какой нахер фотосэт?

— Ну, пара минут есть, — настороженно отвечаю я, мрачно разглядывая мыски сапог на шпилярах.

Я только заползла домой и никуда ни при каких обстоятельствах не попрусь. У меня болят ноги, задница и поясница. А все потому, что вчера мне показалось, что я видела Германа на улице возле клиники, и сегодня я выпендрилась, как на парад.

Зачем я это сделала, внятно объяснить не смогу, но, думаю, любая женщина меня поймет.

— Завтрашний вечер ничем не занимай. Если были планы отменяй, — велит это рыжее чудовище. И нотки в голосе знакомые такие. Повелительные. Явно дядя приложил руку к воспитанию. Даром, что подкидышем зовет.

— Зачем это? — напрягаюсь я еще больше, подозревая, что не просто так там Бергман воет на болотах.

— Ба решила отправить семейные фотографии родственникам в Израиль, но вышел конфуз. Семейные фотки, где бы фигурировали все нужные морды, отсутствуют. Ни в профиль, ни в анфас нету. Так что меня припрягли всех отснять в красивых разнообразных позах.

— Ну а я для чего? Зонтик подержать? — все равно не въезжаю я, но чую подставу. С чего бы это Розе Моисеевне прям задымилось осчастливить израильских родственников? Они много лет, судя по всему, обходились без светлых ликов дальней родни.

— Нет, — ржет Эля. — Тебя тоже представят родичам. Наравне с моим Олегом. «И гнусного совратителя приведи», — сказала ба. У него, кстати, реакция типа твоей была на новость. Правда, потом он гадко улыбнулся, и я думаю, он что-то замыслил.

— Погоди, я не гнусный совратитель. Олегу положено, пусть он и отдувается. Я-то тут с какого бока?

— Лучше не спрашивай. Дядя и так отказывался тебе звонить. Я спиз… Я одолжила у него телефон. Он еще не видел.

— Твой дядя местами разумный человек. Ну ты-то в курсе, что все это постанова. Какие фотки родне в Израиль?

— У ба, сто пудов, есть коварный план, и тебе не отвертеться, — прямолинейно отвечает Эля.

На заднем фоне опять раздается рев Бергмана:

— Да идите вы в жопу со своими тыквами!

Мне становится совсем нехорошо.

— Если мы знаем, что у нее есть коварный план, на фига приходить? — изумляюсь я. — Герман вроде неплохо отбивается…

— Потому что ба все равно его согнет. Сейчас она ему что-нибудь припомнит. Или на худой конец сляжет с каплями и своим сердцем космонавта. Я просто посчитала нужным сообщить тебе заранее.

— Ну хорошо. Бергман дрогнет, а я нет. Я скажу, что занята!

— Ну-ну. Я предупредила, а там как знаешь.

Несмотря на твердую уверенность в своей неколебимости, я до самого сна нервно поглядываю на телефон в ожидании звонка от Геры, но, видимо, он смог настоять на своем, и мне никто не звонит.

Только пара стремных сообщений приходит от Лосева с незнакомого номера.

Это он уже от Натахи скрывается? Огонь у них семейная жизнь будет.

А от Германа ничего.

И вроде облегчение, и я понимаю, что на семейных фотках меня увековечивать ни к чему, а все равно обидно.

Отказался мне звонить! Надо же!

Ну и ладно. Ну и все равно я не хотела. Там еще тыквы какие-то.

А на следующий день, когда отпускаю последнего клиента и выхожу на ресепшн, я замечаю на диванчике для посетителей знакомую фигуру.

Сложив руки на широкой груди, нога на ногу в распахнутом пальто сидит падишах Герман Александрович. Рядом на столике стоит остывший кофе. А на челе Бергмана бегущей строкой видно, что в Датском королевстве опять что-то сдохло.

Если б не Эля, я б даже струхнула, так Гера суров и недоволен.

— Ты все? — сварливо спрашивает он. — Я тут уже сорок минут торчу. Поехали.

— Здравствуйте, — намекаю я.

— Левина, у нас мало времени. Перед расставанием поздороваемся.

— И куда мы так спешим? — делаю я недоуменный вид.

— Я видел, что рыжая тебе звонила. Не прикидывайся. Нас ждут через час, а у нас еще, мать его, «наряды в образах, соответствующих тематике», — передразнивает кого-то он, подозреваю, что Элю.

— Я вынуждена тебя опечалить, мой дорогой. Я никуда не еду. Я не в настроении, у меня болит голова… Ну или сам что-нибудь придумай.

— У нас договор, — угрожающе напоминает Бергман.

— И именно по этому пункту у нас с тобой возникли разногласия, не так ли? — елейным голосом сыплю я соль на рану.

— Ты собралась трепать мне нервы, — понимает он.

Ну как бы… Если есть такая возможность, чего ж отказываться-то? Герман моих нервов не жалеет. Даже во сне. Я там была вся в растрепанных чувствах.

Делаю невинный вид.

— Что ты хочешь? — тяжело вздыхает он.

— Пересмотра спорного пункта.

— Прямо сейчас? Может, потом? И какая тебе разница… — злится Бергман, но видит, что я непреклонна. — Ладно. Но только этот пункт!

Тут-то я понимаю, что прозевала что-то еще, и уже открываю рот, чтобы сказать, что я сначала все пересмотрю с Медведевой, но Гера уже открывает шкаф и выуживает мое пальто.

— Левина!

И снова в его голосе та интонация, когда становится понятно, что дальше я уже ничего не выжму, и лучше бы мне побыстрее одеться.

Гера сильно не в духе из-за того, что приходится мне уступить, и я временно сбавляю обороты.