Ну и ссыкотно, да.

В такие моменты очень быстро вспоминается, что это не Ленчик и не Артемьев, и уж точно не Лосев. Аура у Бергмана сейчас чутка пугающая.

Так что мне и несложно с ним скататься пофоткаться.

До самой Ленинской я благоразумно помалкиваю, и голос у меня прорезается только когда вместо того, чтобы позвонить в дверь Розы Моисеевны, Герман запихивает меня в соседнюю квартиру.

— Что происходит? — хлопаю я глазами, глядя на то, как Бергман разувается.

— Раздевайся, дорогая, — и язвительно добавляет. — Совсем.

Глава 28. Овощной день

Это что еще за заявления?

Я застываю и, как террористы на ликероводочном заводе, не могу внятно сформулировать свои требования.

— Чего застыла? Шустрее!

Охренеть!

Кто-то совсем берега попутал!

— Может, так справимся? Не раздеваясь? — мой голос сочится ядом. — Ты же говорил, у тебя обширный опыт.

— Ты это будешь надевать прямо на пальто? — изумляется Герман.

— Что это?

Честно говоря, у меня в этот миг перед глазами проносится калейдоскоп нарядов из секс-шопа: горничная там, медсестра, полицейская…

— Сама полюбуйся. Оно там, — и тычет пальцем в сторону комнаты.

Что ж, там такое?

Снимаю пальто и сапоги и, крадучись, иду на разведку, опасаясь подставы от Бергмана.

А в гостиной на огромном бежевом кожаном диване разложено реально Оно…

Хрень приковывает к себе все внимание, не позволяя даже секунду его уделить интерьеру.

Два очумительных свитера.

Огромные рыжие вязаные монстры оттенка бешеного апельсина с аппликацией на груди. На первом какой-то гном, а на другом — тыква. Подцепив последний на палец, я понимаю, что он ещё и тяжеленный нехило.

Шкура с жопы дракона, не иначе. В нём стрела лучника застрянет.

Я перевожу скорбный взгляд на Бергмана:

— За что?

— Не за что, а для чего, — ехидно поправляет меня он.

— И нах… гмх… и зачем? — тоскливо переспрашиваю я.

— Чтобы «соответствовать выбранной тематике». Там вся квартира в тыквах.

— Роза Моисеевна, — догадываюсь я.

— Нет. Подкидыш. «Я художник, я так вижу» …

Ну, я в этом участвовать не собираюсь и уверенно озвучиваю свою позицию:

— Я это не надену.

Хотя бы потому что оранжевый мне не идет ни в каком виде.

— Наденешь, — рявкает Герман. — Я не собираюсь один, как придурок, стоять в этой похабщине.

С самым грозным видом подходит и нависает надо мной. Авторитетом, блин, давит.

— То есть, если придурков будет двое, тебе станет легче? — закатываю я глаза.

— Естественно, меня заставила страдать Элька, а я заставлю тебя. Это справедливо. И потом твои парадные наряды не лучше. Чего стоит только бархатная плащ-палатка.

Уел.

Ладно уж. Позориться, так вместе. В конце концов, он на место поставил Лосева. Будем считать, отдаю долг.

Но надевать уродца на свой джемпер — это гарантированно получить тепловой удар. Отопительный сезон в разгаре, а свитерок явно предназначен для сна на снегу в безветренную погоду.

Вздохнув, я капитулирую.

— Где я могу переоде…

Слова застревают в горле, потому что Герман, не заморачиваясь, снимает водолазку, вызывая у меня при этом слюноотделение.

— Тут. В свою спальню я тебя не пущу, а то ты опять начнешь свои динамо-штучки, — склочничает Бергман.

Я аж давлюсь от такой наглости. Во-первых, обвинения откровенно несправедливые, а во-вторых, просто не надо ходить за мной в спальню, когда я там переодеваюсь! Похоже, такой вариант Гере в голову вообще не приходит.

— Ну без спальни я обойдусь, есть же ванная и ещё одна комната. Это же, очевидно, трёшка.

— Разведываешь? Или ты там опять голая? — взор Бергмана буравит джемпер на груди.

— Не голая, — фыркаю я.

— Тогда тут переодевайся. Я не верю тебе на слово.

Ах ты говнюк! Смутить решил?

Психанув, отворачиваюсь и стаскиваю джемпер.

— У тебя до сих пор следы от купальника, — задумчиво комментирует Герман, судя по всему и не подумавший отвернуться.

— Что тебя удивляет?

— Я думал ты на пляже в гидрокостюме загораешь…

— В следующий раз буду без купальника, чтоб тебя не смущать, — ржу я и тянусь за свитером.

— А мой подарок почему не носишь? — слышу я в недрах вязаного кокона.

Ну, писец вообще.

— Я чередую подношения поклонников, — рявкаю я.

Вопросики у него, конечно.

Бергман затыкается.

Натягиваю свитер, и меня почти прибивает к полу, как одинокую камышину.

Обернувшись к Герману я честно обещаю:

— Я сдохну.

Зверюга жутко колется, и от нее все чешется.

Поскрёбывая перси, я уныло смотрю на Бергмана, который в отличие от меня даже в этом ужасе выглядит охренительно. Такой себе суровый мамин пирожочек, который сейчас скинет шкурку, под ней… Ой. Об этом не будем.

— Мы быстро. Я не в том настроении, чтобы это все затягивать.

Пока Гера закрывает квартиру, из соседней двери высовывается давешний пацан.

Я к этому готова и с интересом жду его очередного пассажа.

Окинув меня взглядом, он пялится в район моей груди, которая благодаря свитеру выглядит, как будто я полродины вскормила.

— Какие тыквы! — искренне восхищается он.

— Так, — рычит Бергман. — Это мои тыквы, и я их ем. А ты по своей тыкве сейчас у меня получишь.

Ойкнув, пацан скрывается за дверью, и до нас доносится:

— Мам, Гера совсем плох. Он теперь сыроед!

Бергман медленно закрывает глаза, делает долгий выдох и под мое хихиканье толкает дверь к Розе Моисеевне.

Она не заперта, и нас сразу встречают вкусные запахи выпечки и специй.

Снует деловито Элька, похожая на мандаринку, в рыжей замшевой юбке и оливковой рубашечке, плывет нам на встречу Роза Моисеевна, тоже ограничившаяся скромным декором в виде кирпичного