— Хорошо, что хоть вы вовремя, — радуется она, пока я сверлю рыжую ненавидящим взглядом. Вот что я ей сделала? Все люди как люди, одна я как бахчевая грядка. — А то некоторые Федорасы так до сих пор и не приехали…

Эля, строя невинный вид, лишь молча разводит руками. Мол, ты попала под раздачу.

— Что за Федорасы? — шепотом уточняю у Бергмана.

— Раевский.

— Он же Олег, — удивляюсь я.

— Он многогранный.

Элька встревает, чтобы тему ее парня оставили в покое:

— Пока групповое фото откладывается, давайте я вас вдвоем пофоткаю.

— Не надо! — в один голос мы с Бергманом открещиваемся.

— Надо-надо, — Роза Моисеевна сверлит нас своим прищуром. — И что это мы упираемся? Неужели стесняшки?

Герман, как главная стесняшка, закашливается, а я покрываюсь красными пятнами, вспоминая нашу последнюю встречу.

— Идемте, — ржет уже в голос рыжая. — Я там кресло украсила, сейчас на нем и отснимем.

Переступая через тыквы, мы обреченно плетемся к фотозоне.

Кресло украшено шикарно: уютный плед, красивая думочка в осенних оттенках, на спинке кресла, распушив шерсть, сидит рыжий котенок.

— Мам, ты же говорила, у тебя аллергия, — ехидно вопрошает Бергман.

— Прошла, — невозмутимо отвечает Роза Моисеевна. — Вы пока сфотографируйтесь, а я нам чаю сделаю. С настоечкой.

А я все смотрю на кресло и понимаю, что настоечка мне необходима.

Оно слишком узкое для двоих.

Подтверждая мои подозрения, рыжая стерва командует:

— Дядя, садись в кресло и бери Яну на коленки…

— А может, он за спинкой встанет, — жалобно блею я.

— Тогда не будет видно красивый свитер, — злорадно пресекает мои надежды Эля, стремящаяся запечатлеть позор дяди.

И начинается наше мучение. Меня заставляют елозить на коленях Геры, который с каждой минутой сопит все сердитее, обнимать его за шею, Бергману приходится класть руки мне в разные труднодоступные места, прижиматься губами к моему виску…

В общем, через десять минут, когда на горизонте появляется Роза Моисеевна, мы с Герой взмыленные, злые и готовы начать убивать.

Роза Моисеевна же, ставя чашки на столик рядом с креслом, отвлекается на кота и неловко повернувшись, выплескивает чай на проклятущий свитер.

Я сначала взвизгиваю, потому что ожидаю кипятка, но то ли чай не так горяч, то ли свитер спасает от всего, так что обходится без травм.

— Деточка, прости старую. Я дам тебе сейчас рубашечку переодеться… — хлопочет Роза Моисеевна.

Элька за ее спиной ржет как конь, уронив лицо в ладони.

— Да не надо… — теряюсь я. — У меня джемпер есть…

— Ты соглашайся, а то опять, что-нибудь прольется, а так хоть будет в чем домой ехать, — завывает рыжая в обнимку с фотоаппаратом.

— Да-да… Мало ли, — поддакивает Роза Моисеевна. — Я в комнату занесу рубашку. Гера помоги девочке переодеться…

— Девочке уже много лет, она справится! — отзывается Гера, который безнаказанно щупает мокрое пятно на мне.

— Я могу помочь, — раздается внезапно откуда-то из угла комнаты.

Я приглядываюсь, а там скукожился прыщавый очкастый вьюнош лет девятнадцати, незамеченный мной ранее, по причине абсолютного слияния с интерьером.

— Я сам! — взвивается Бергман и под одобрительным взглядом матери тащит меня за руку в другую комнату, ворча: — Развелось охотников на чужие тыквы, блядь…

Это все так нелепо, что меня начинает душить смех. Я смеюсь всю дорогу до комнаты и даже тогда, когда Герман закрывает ее уже изнутри. Смеюсь и не могу остановиться.

Не сразу я замечаю, что Бергман разглядывает меня со странным выражением.

— Что? — все еще хихикая, спрашиваю я.

— Левина, а Левина…

— Да?

— Мне нужна компенсация. Прямо сейчас.

Глава 29. Вся грядка в сборе

— Почесать тебе спину? — похохатываю я.

— И это тоже, — соглашается Бергман, делая шаг ко мне. — Но этого недостаточно.

Мне драпать некуда, я и так стою, прислонившись к двери.

Да и прямо сейчас мне совершенно не хочется убегать.

Магия момента, и в кои-то веки Бергман ничего не портит.

На задворках сознания зудит мысль, что не надо нам целоваться, но её запинывают гормоны. Все еще улыбаясь, я сквозь опущенные ресницы наблюдаю, как Герман склоняется ко мне, и…

Дверь за моей спиной начинает содрогаться от стука…

Выражение лица Бергмана непередаваемо!

— Полиция нравов, чтоб ее… — досада настолько неприкрытая, что я опять смеюсь.

— Я принесла рубашку на смену, — извещает нас Роза Моисеевна.

Я отлепляюсь от своего места, чтобы пропустить ее, но Герман приоткрывает дверь лишь только на узкую щель, достаточную только для того, чтобы просунулась рука с вешалкой.

— Ну, мама! — свирепо ревёт Бергман, рассмотрев принесённое.

Блузка как блузка. Чего ему не нравится?

— Зато чистая и сухая! — отвечает ему Роза Моисеевна под ржач Эльки на заднем фоне.

Гера захлопывает дверь и сверлит меня взглядом.

— Смешно тебе? Это семейный артефакт, реликвия, можно сказать. Она в этом совратила второго мужа и чуть не выдала замуж рыжую!

— Я не понимаю, и чем ты таки недоволен? — раздается из-за двери, и по звуку становится понятно, что Роза Моисеевна прижалась ухом, чтобы подслушать. — Красивая блузка, приятно посмотреть!

Элькина реплика ничуть не лучше. Давясь от смеха, она подсказывает:

— Ба! Надежнее было бы оставить эту парочку там и не трогать, авось завтра бы в ЗАГС заявление понесли.

— Не учи ученого, — огрызается бабуся. — Надежнее, это когда до свадьбы не дают! Смотреть, но не трогать! О! Давид! Ты наконец-то пришел! Не прошло и года! Я в бинокль видела, ты уже час, как дома, и только сейчас соизволил появиться! Кому нужны пожилые люди, правда?

Роза Моисеевна переключается на нового гостя.

Я уже больше не могу… С подвыванием я сползаю вниз.

— Видишь, какие люди меня окружают? — сопит Бергман.

Почти успокоившись, протягиваю руку: