А вот Надежду так и не нашли. На Ферме повсюду виднелись пятна крови, словно кто-то бегал кругами среди грядок, вытоптав рассаду, вырвав прямо из земли морковь и разрыхлив землю возле кустов молодого картофеля, словно в попытках добраться до еще не выросших клубней. А половина семенной картошки пропала прямо из грубо распоротых мешков, будто ее кто-то на месте сожрал с кожурой.

Они договорились ничего не обсуждать, пока не закончат осмотр. Но с каждой минутой градус безумия поднимался, и люди были на пределе.

Не раз и не два за то время, что шло прочесывание брошенных домов, поселок оглашали ружейные и винтовочные выстрелы. Один раз загрохотал автомат. Это сдавали нервы то у одного, то у другого жителя: получив оружие, люди опытными бойцами от этого в одночасье не стали, и после пережитой ночи на каждый скрип и на каждую тень реагировали стрельбой.

***

При свете дня и в составе большого отряда было не так страшно, но все равно, когда они подошли к кафе «У Арама», Малютин почувствовал пробежавший по спине холодок. Биолог хотел показать старосте то место, где по земле волочили что-то тяжелое, но кровь и следы успело смыть дождем. Туши птицы ни в кузове, ни рядом не оказалось. От нее осталось только несколько наполовину объеденных костей. Машину тоже завести не удалось: кто-то разломал приборную панель, вырвав ее «с мясом». На то время, пока поправлялся Никитич, село оставалось без специалиста, который мог бы разобраться в этой паутине проводов: то, что там навертел этот Кулибин, который до войны увлекался еще и тем, что перебирал автомобили, мало походило на заводскую сборку.

Больше ничего не найдя, отряд вернулся в поселок.

Пока они ходили, оставшиеся в Мирном занимались ремонтом. Общими силами нашли место прорыва снаружи – там была повреждена колючая проволока на стене. Ее заделали. Потом худо-бедно починили провода в поселке, а в Клубе залатали крышу листами шифера, что надо было сделать уже давно.

Заработали фильтровентиляционные камеры, и воздух начал очищаться, но людей по домам пока не отпускали.

– Пусть посидят еще, – сказал староста. – А ведь я был прав насчет патруля. Только надо не по трое ходить, а по десять человек!

– Ага. И огнемет. А лучше – танк, – усмехнулся Малютин, незаметно выбившийся в незваные помощники старосты. – Давайте пожрем, товарищи?

Его самовыдвижение, конечно, не могло понравиться тому же Максу, который смотрел на Николая волком.

И только все собрались поесть, как произошло то, чего они меньше всего ожидали: в сером небе за окном расцвели один за другим два огня, похожие на кометы, оставляющие за собой дымный хвост. Семеныч узнал в них сигнальные красные ракеты.

А через пару минут они, снова расхватав оружие, услышали шум моторов.

Случилось то, чего не было уже много лет. К Мирному приближались несколько автомобилей.

Июнь 2013 г.

В этот раз его поместили не на привычный уже хирургический стол, а посадили в кресло, похожее на зубоврачебное. Но фиксаторы на нем были такие, что конечностями невозможно было пошевелишь.

– Ну, как мы себя чувствуем?

Он попытался ответить бодро, но язык, будто криво пришитый к нёбу суровыми нитками, не слушался.

– Нормально, – с трудом прошипел он.

Одно он знал точно. С ним что-то происходило. Он менялся.

– Контейнер для образца, – обратился старший из врачей-убийц к младшему.

– Подождите, подождите… у меня в этой коробочке мой завтрак из столовой.

– Да клади прямо сверху. Почти не отличишь от столовских пельменей.

– А вам не кажется, что ткань эпителия вот здесь визуально напоминает кутикулу артроподного типа? Продукт выделения гиподермы…

– Да ты не умничай, а режь. Образцов много не бывает. Все равно у него регенерация такая, что через два дня…

– А вот для этого слоя потребуется декальцинация. Микротом не разрежет. Тут пила нужна.

– Это не кость, а вкрапление затвердевшего белка. Почти хитин. Из него, наверное, теперь можно хитозан получать, как из панциря камчатского краба.

Вот так, чередуя натянутые шуточки с непонятной научной тарабарщиной, эти товарищи взяли у него несколько очень болезненных проб.

Острый скальпель или ланцет взрезал его кожу в нескольких местах. Именно там, где он несколько дней назад почувствовал странное онемение.

– Возьмите отсюда. Здесь изменения тканей наиболее выражены…

– Приготовьте препараты всех проб… Все, пациент, можете быть свободны, идите домой и отдыхайте.

«Издеваются, сволочи». Он уже понял, что никто не выпустит его отсюда.

Живым.

И опять ему послышался крик, раздавшийся где-то далеко, переливающийся ультразвуком, в котором звенели эмоции боли и ненависти.

Он заметил, как люди в халатах переглянулись. А еще этот крик заставил его самого почувствовать себя очень неуютно. Словно что-то внутри него тоже откликалось на этот зов.

Вернувшись в свою камеру, Скляров, повинуясь какому-то странному чувству, прильнул ухом к трубе. К счастью, видеонаблюдения здесь не велось, и о его маленьком секрете никто не знал.

«А может, обычный слух обычного человека ничего не уловил бы?»

Так он простоял десять минут. На одиннадцатую до него донесся четкий и внятный разговор.

– Вот видишь, Дима, а ты не верил. И эти чудаки на букву «м» из ЦМГ не верили. Говорили, что не получится. Мол, перспективным является только внедрение генов в эмбриональные клетки. Мол, трансплантирование модифицированных клеток во взрослый организм – это тупиковый путь.

– Павел Петрович, я был неправ. И свой коньяк проспорил.

– Тут пахнет не коньяком, а ящиком «Бурбона». Наше открытие спасет миллионы.

– Чьи, интересно, миллионы… И в какой валюте.

– Еще один пораженец. Да за такие слова можно…

– Я вот о чем подумал, Павел Петрович. А действительно ли наши модификации – узконаправленные? Меня смущает диффузное распространение измененных тканей. Помните мои слова об особенностях периферической нервной системы подопытного номер два? Из моего отчета об аутопсии.

– А-а-а. Понял, к чему клонишь. Боишься, что они начнут… как кузнечики? Скакать и плеваться паутиной? Не смеши. Ты Спилберга обсмотрелся. Помидоры плавать от камбалы не научились…

– А зеленые светящиеся поросята?

– Превратились в обычный, а не святящийся бекон. Все будет пучком, не дрейфь.

– А вы помните тот эксперимент с культурой простейших…

– Да, помню. Даже у простейших есть своя культура. Не то, что у некоторых людей.