Как раз тогда вышла его первая книга «Разведчики грядущего», которой он, как все молодые литераторы, был безумно рад. Первая книга! На нее смотришь, не веря своим глазам. Евтушенко в этом нисколько не отличался от всех остальных – с радостью читал доброжелательные отзывы критиков, ходил в магазин смотреть на свою книгу, выставленную на полке. Но именно там, в магазине, и произошла встреча, окончательно показавшая ему, что время «наращивания поэтических мускулов» прошло, пора вновь задумываться о смысле того, о чем пишешь.

Какой-то молодой человек, листая сборники стихов, заглянул и в «Разведчиков грядущего». Но просмотрев несколько страниц, он отложил ее со словами: «Не то. Да разве это стихи? Барабанный бой!»

Евгения Евтушенко это прямое заявление сразило наповал. «Вернувшись домой, – говорил он, – я перечитал заново книгу и вдруг с предельной отчетливостью понял, что она никому не нужна. Кому может быть дело до красивых рифм и броских образов, если они являются только завитушками вокруг пустоты? Что стоят все формальные поиски, если из средства они перерастают в самоцель? Я вышел из дому и побрел, одинокий, сквозь огни. По улицам шли люди, возвращающиеся с работы, усталые, неся в руках хлеб и картонные коробки пельменей. Годы строек и войны, годы великих побед и великих обманов наложили на их лица свою трагическую тень. В их усталых взглядах и ссутуленных спинах было сознание невозможности что-то понять. Им нужно было нечто совсем другое, чем мои красивые рифмы».

После этого он какое-то время вообще не писал стихов. Ему требовалось время все переосмыслить. Тем не менее, изданная книга, какой неудачной он бы теперь ее ни считал, ему очень помогла – благодаря ей его приняли в Литературный институт и в Союз писателей. Напоминаю, что из школы его выгнали, поэтому аттестата о среднем образовании у него не было. Но профессия писателя достаточно специфическая, поэтому для обеих этих организаций аттестатом ему послужила книга.

Партийные руководители вовсе не разгоняли этот Пролеткульт, РАПП и прочие уродства – они им не мешали. Им надо было взять в свои руки все эти неподвластные им группки и направления…

Контролировать – не руководить! Им нужно было другое – поместить каждого под неусыпное око. Вот поэтому они и загнали писателей в одно стойло, которое назвали «Союзом». А потом та же участь постигла и музыкантов, и живописцев, и артистов. «Умница, – сказала мне Анна Андреевна, когда я поделилась с нею своей догадкой. – Только умоляю тебя: никому не сообщай об этом!»

Фаина Раневская

Что в то время означало быть принятым в Союз писателей? Для поэта или писателя, без преувеличения – почти все. Это присваивало человеку формальный статус, дающий право заниматься литературной деятельностью. Только член Союза писателей имел право писать стихи, прозу, драматургию и больше нигде не работать. А если кто-то писал все то же самое, не состоя в Союзе писателей и не имея другой работы, он считался тунеядцем.

Издавали тоже в основном членов Союза писателей. Нет, конечно, можно было время от времени печататься в газетах или даже выпустить какую-нибудь книгу, и не состоя там. Но по большей части все это было лишь ступеньками к Союзу писателей. А вот попадание в эту организацию означало, что теперь перед тобой открыт путь в большую печать. «Тиражи поэтических книг тогда зависели не от спроса покупателей, а от официального положения поэтов, – вспоминал Евтушенко. – Поэтому все магазины были завалены никому не нужными поэтическими книгами».

Ну и наконец, нельзя забывать о материальной стороне. Писатели зарабатывают своими произведениями. Кого печатают, тот при деньгах, а кто пишет «в стол», тот должен найти себе какую-нибудь другую работу, чтобы не умереть с голоду. В советское время было примерно так же, за исключением того, что под крылом Союза писателей и Литфонда можно было получить немало дополнительных благ, даже публикуя по стихотворению в год.

Занимался Литфонд и жилищным вопросом писателей. С квартирами все обстояло очень сложно, они распределялись на самом верху, но кроме них у многих литераторов (как и у других деятелей культуры) еще с 30-х годов были участки в Подмосковье, выделенные под дачи. В первую очередь знаменитые Переделкино и Комарово. Поэтому в 40–50-е годы были выделены деньги, на которые некоторым писателям построили там дачные дома. Правда, в долг, но артистам, например, пришлось строиться полностью за свой счет.

Заболевшим литераторам оказывалась материальная помощь. С 1949 года они были прикреплены к Центральной поликлинике Министерства здравоохранения и поликлинике Литфонда (правда, чтобы попасть к врачу, надо было записываться за неделю). В 1946 году начали работать базы отдыха для писателей в Майори (на Рижском взморье), в Переделкине, в Эртелеве (близ Воронежа), в Келломяках (под Ленинградом), в Гаграх, Сатурамо (возле Тбилиси) и Дарачичаге (Армения).

Так что, можно сказать, несмотря на творческий кризис, Евтушенко оказался достаточно практичен, чтобы обеспечить себе надежный тыл. Он учился в Литературном институте и получал пусть небольшую, но стипендию, поэтому умереть с голоду не боялся. Плюс он теперь состоял в Союзе писателей и мог в случае чего надеяться на его помощь. Поэтому он не стал выдавливать из себя через силу бойкие стишки к праздникам, а взял паузу, чтобы все обдумать и понять, чего же он сам ждет от себя и своего творчества.

Переосмыслив и заново оценив свою поэзию, Евтушенко снова начал писать стихи, более грустные и более взрослые, «о своих сомнениях в себе, о своем ожидании большой любви и о разнице между подлинным и ложным, о страданиях и о горестях людей». Но он тут же столкнулся с тем, что эти стихи, хоть они и были гораздо лучше прежних, очень трудно напечатать. Газетам нужны были бодрые оптимистичные вирши, зовущие вперед к лучшей жизни под руководством товарища Сталина. «С обложек книг глядели бездушно улыбавшиеся рабочие и колхозники. Почти все повести и романы оканчивались счастливыми развязками. Темами полотен художников все чаще являлись правительственные банкеты, свадьбы, торжественные собрания и шествия… Сталинская теория, что люди – это винтики коммунизма, превращаясь в практику, давала страшные результаты. Труд как символ становился выше тех, кто трудится. Герои многих книг варили сталь, строили дома, сеяли пшеницу, но не думали, не любили, а если и делали это, то как-то безжизненно, неестественно. Русская поэзия, так замечательно проявившая себя в годы войны, потускнела. Если иногда и появлялись хорошие стихи, то опять же о войне, о ней писать было проще».

Время было в очередной раз темное и тяжелое – последние годы сталинской эпохи. Вновь набирали силу политические процессы против инакомыслящих, и все благоразумные люди предпочитали помалкивать и не высовываться. Рисковать, в том числе и печатая что-то выходящее за рамки привычного, никто не хотел. Да и в поэзии ситуация была непростая. Лучшие поэты того времени либо сидели, как Заболоцкий, либо были в опале и не издавались, как Ахматова и Пастернак, либо писали бездушные бодрые стихи, чтобы не повторить судьбу своих коллег. Апофеозом литературного кризиса стал целый пласт произведений, написанных специально под Сталинскую премию.