– Пошли быстрей, опоздаем!

Тот посмотрел на меня искоса и хмуро сказал:

– Чего орёшь, как ишак? У классной сегодня муж сгорел…

Я замолчал с разинутым ртом. Надежда Васильевна, математичка, была совсем не вредной, по-своему доброй для нас, хулиганов, женщиной. Мужа её мы почти не знали, но это не имело никакого значения: в авиационных гарнизонах все друг другу родственники.

Прощание с героями в военном городке.

Фото: http://sandar.ucoz.ru.

Мы в унылом молчании пошли вперёд, пиная ногами замёрзшие кучки слежавшихся опавших листьев. Надежды Васильевны в школе не было. Не пришла она и через неделю, – всё оформляла бесконечные бумаги и подписки. А через три месяца, посреди учебного года, она уехала с детьми куда-то под Саратов, к матери. Что стало со второй семьёй, не припомню.

Это была не первая наша встреча со смертью. Лётчики всегда ходят по краю пропасти, а военные – особенно. Мы с младых ногтей привыкли к похоронам, траурным оркестрам, пёстрым искусственным венкам, к надрывным речам замполитов и членов женсовета[14]. Да, мы росли фаталистами и мечтали стать офицерами, хотя и видели, сколько мучений выпадает на долю наших отцов. Кто глотнул этого воздуха, тот отравлен на всю жизнь!

Вскоре напротив штаба полка появился монумент: опираясь на каменную стелу, в небо стремительно рвётся истребитель. Правда, там, по-моему, поставили МиГ-19, потому что фронтовой бомбардировщик великоват для памятника. К тому же все они тогда были в эксплуатации[15].

Памятник лётчикам, погибшим в 1943 году, и экипажу ЯК-28П В. И. Ключникову и С. И. Ситникову (1968 г.). Гудаута, Центральный городской парк.

А памятник «Яку двадцать восьмому» теперь стоит у ворот Иркутского авиационного завода. Все же он был первым и лучшим в мире самолётом такого класса.

Вот только нашим с ним не повезло…

«Но смотри, для своего же блага запомни всё, что с тобой произошло сегодня…» – Призрак, воспарив над землёй, растаял в морозном мраке за окном.

(Чарлз Диккенс, «Рождественская песнь в прозе»)

Хотите – верьте, хотите – нет, но однажды в ледяной степи мне явился ангел!

Жил я той морозной и многоснежной зимой в устье огромной реки, посреди развалин древнего города-крепости. Боспорские греки за семьсот лет выстроили и оставили на память местным жителям длинную цепь оборонительных башен из песчаника и известняка. Казаки терпели соседство около полутора тысяч лет, а потом продали стройматериалы купцам на застройку Азова, Таганрога и Ростова-на-Дону. И остались от города Танаиса только фундаменты башен и домов.

Летом в археологической экспедиции Академии наук было весело: студенты в плавках и студентки в невесомых купальниках грызли глиняный раскоп и загорали до египетской черноты, а вечером заводили магнитофоны и романы на дискотеках или вели философические беседы о некрополе у костра, попивая густой чай с чабрецом, душицей и зверобоем.

А осенью долгие дожди заливали былое палаточное счастье, и сотрудники музея-заповедника, отправив самые ценные находки в Пушкинский музей и в Эрмитаж, заползали в уютные берлоги на всю зиму и обрабатывали материалы. В кирпичных сараях фондов под широкими крышами хранилось много добра: битые черепки амфор, киликов, черно-лаковыхчаш и светильников; глиняные пробки от винных амфор, как возле первобытного гастронома; древние каменные грузила для сетей и острые позвонки осётров; а иногда попадались круто изогнутые трубки турецких солдат, стороживших дельту Дона от неверных и куривших во время оно не табак, а гашиш… Всё это нужно было описать, внести в формуляры и сделать научные выводы. Занятие длинное и достаточно нудное.

«Башня поэтов» в Танаисе.

«Дом Анвара» в Танаисе.

Индеец Анвар. Танаис, лето 1986.

А зима в том году была лютая! Раскоп занесло до уровня степи, мост через крепостной ров обледенел и погрузился в сугробы; от домика к домику рыли тоннели, а мою радиорубку замело выше крыльца и подбородка. В степи, открытой и продутой насквозь, можно было замёрзнуть в ста метрах от жилья.

Но маленькая колония молодых бессемейных научных сотрудников жила и работала, почти не обращая внимания на пещерный быт. До Ростова-на-Дону можно было добраться на электричке за пятьдесят минут, но иногда казалось, что нет больше в мире никаких городов, а есть только черно-синее небо с бешеной промёрзлой луной, под которой сияют богатейшие снега, залившие мертвую округу.

В степи дрова – особая ценность, и с лета мы завезли в каменный сарай некрупный и быстро замерзающий антрацит. Для того чтобы добыть топливо на ночь, требовалось известное мужество. Им в полной мере обладал дворник Сергей Ватохин. Как водится в таких местах, имел он почти законченное философское образование и любил погутарить со мной вечерком о некоторых деталях системы Лао-Цзы или подробно доказывал мне априорность существования высшего «Я» во Вселенной. При этом белобилетник Серёга, едва видевший собеседника сквозь толстенные стекла очков, обладал невероятной силой и выносливостью. Летом он на спор за час вынул из раскопа столько же земли, сколько три здоровенных студента. И уголь слушался Серёгу, выходца из Донбасса. У нас в руках антрацит тушил разгоревшиеся дрова или раскалял плиту так, чтоприходилось вынимать его в ведре и вываливать в снег. Если за дело брался Ватохин, то мокрый уголь горел ровно, непрерывно и с видимым удовольствием.

Еще у Серёги был дворовый кот. Скорее дажеэтобыл камышовый кот, если судить по угрюмому характеру и невероятным размерам: встав на задние лапы, он свободно доставал наждачным языком до подбородка Ватохина, а в прыжке за наживкой взлетал почти до лампочки. Кличкой Матрас он был обязан своей желто-коричневой полосатой шкуре и невероятной лени. Хозяин кормил Матраса кусками варёного мяса из борща, жирной сырой рыбой из Мёртвого Донца, а летом научил его тащиться от жареного кофе – насыпал ему горсть коричневых зёрен из пакета и сам удивился громкому хрусту из огромной пасти. Кот полюбил кофейный кайф, подробно разжёвывал зерна, тянулся изо всех сил, выгибая мощную спину, бешено скакал по веранде, сшибая щербатые чашки, нещадно драл листья и лозы дикого винограда, утомлялся и, дотащившись до ближайшей скамейки, в истоме растягивался на ней всем своим могучим телом. В ступоре он не замечал даже многочисленных кошек, шаставших по округе, и только иногда громко подвывал «му-а-у-у-у», очевидно воображая себя тигром в уссурийской тайге.