Несмотря на то что утром ни один из них не возвращался к вечернему происшествию, в отношениях между Ларой и Егором что-то неуловимо изменилось. Как бы Ларе не хотелось этого признавать, она испытывала благодарность за вчерашнее спасение. Левая сторона ее лица немного припухла, щека ныла изнутри, разбитая о зубы в момент удара Женька, и вид ссадин на костяшках кулаков и раскроенной губы ее спутника будил в Ларе неведомое ей раньше тепло. Она вспоминала недавние слова Егора о том, что они должны быть сообщниками в этой дороге — вряд ли он имел в виду именно это, улыбалась Лара про себя. Но на душе у нее посветлело.

А еще она не могла выбросить из головы то, что Егор говорил, пока они брели до гостиницы. За его словами, за его советами Женьку, пусть даже преподнесенными ей в кратком выхолощенном пересказе, Ларе чудился другой опыт, другой Арефьев. Тот, кто точно знал, о чем говорит. Тот, кто не ходил в идеально скроенных костюмах. О ком она даже не догадывалась. Значит, он не всегда был уверенным в себе, безупречным Егором, для которого не существует трудностей. Были и тяжелые времена. Что она слышала о его детстве, о его взрослении, о его женщинах — о том, что предшествовало его знакомству с Лилей? Теперь Ларе хотелось узнать.

Но Егор помалкивал — по уже установившемуся между ними уговору, и она вела машину, следя за дорогой и резко отдергивая взгляд от очередного мертвого животного на сером асфальте. Сбитых животных было много, диких и домашних, и несмотря на то, что Лара строго-настрого запретила себе смотреть на них, еще ни одному человеку в мире не удалось проигнорировать смерть, ее глаза все равно цеплялись за эти кровавые дорожные вешки, и догадки подсовывались услужливым разумом так же мгновенно: вот собака, а этот рыжий комок, должно быть, лиса…

Они проехали километров двести, когда вдруг Егор потребовал:

— Останови!

Голос у него был непривычный, безжизненный.

— Что такое? — испугалась она.

— Останови, пожалуйста. Прямо сейчас.

Когда машина послушно замерла на обочине, Егор выскочил прочь. Лара встревоженно следила за ним, замершим у кустов, в боковое зеркало. Что-то явно было не так. Лара отстегнула ремень и вышла. Ей сразу бросился в глаза пепельный цвет его кожи и мелкое, поверхностное дыхание.

— Боже мой, да тебя укачивает…

— С детства, — пробормотал Егор и согнулся пополам.

Лара сходила в машину за бутылкой воды и протянула ему:

— Это потому что ты едешь… на заднем сиденье?

Егор нехотя кивнул. Лара продолжала допытываться:

— И ты терпел весь вчерашний день?

— А что прикажешь делать? — слабо отозвался он. Конечно, ведь она так рьяно защищала переднее кресло, оставив его для Лилиного праха… — Мятные конфетки сосал.

Ларе стало стыдно:

— Ты мог бы объяснить…

На мучнистых губах Арефьева зародилась усмешка, и, хотя он промолчал, смысл ее был понятен.

Они вернулись к джипу, и Егор открыл заднюю дверь, собираясь занять место.

— Подожди, — Лара коснулась его руки и тут же убрала. — А за рулем тебя не укачивает?

— За рулем никого не укачивает. Думаешь, почему я научился водить, как только мне исполнилось четырнадцать?

И она все-таки решилась:

— Тогда поведешь ты. А потом поменяемся, и ты можешь сесть вперед. Раз уж такое дело…

Изредка попадались самодельные указатели на озера и рыбхозы, иногда озера проносились мимо — в этих местах озер было невероятно много. А вот людей и населенных пунктов не встречалось вовсе. И Лара впервые ощутила, что она не просто наедине с Егором в дороге, она наедине с ним в целом мире.

Она включила диск с классикой рок-н-ролла и отыскала на нем «Surf Rider». Своим настроением, пронзительностью эта старая мелодия так напоминала свободу. Пу-те-шест-вие… Гитарные переборы, образ далекого горизонта, ветра в лицо, развевающихся волос — и ощущение надежды, что за бледнеющей полоской, где небо льнет к земле, ждет что-то хорошее… Лара хотела послушать всего одну композицию, не уверенная, что Егору нравится подобная музыка, и при начальных нотах следующего трека потянулась к кнопке «стоп», но Егор мягко остановил ее руку:

— Мне кажется, из всего мира рок-н-ролл мог возникнуть либо в Штатах, либо у нас. Такой простор… Впечатление, будто едешь куда глаза глядят, к горизонту, и только ветер в лицо…

Опять он это делает — читает мысли в ее голове! Выбитая из колеи, Лара принялась обгрызать сломанный ноготь, а затем попыталась обточить его о жесткий джинсовый шов. Пилка для ногтей, само собой, осталась дома.

Около Кургана они прослушали новое сообщение от Лили.

— Вот уж не думала, что окажусь в этом городе, — заявила та. — Нет, правда! А еще странно, конечно, было называть город курганом, в честь захоронения… III век нашей эры, и разграблен тоже в те дремучие времена. Как город для живых людей может называться мертвым именем? Все равно что говорить: «Эй, привет, я живу в могиле!..»

— Все воспринимается иначе, да? — заметил Егор. — Каждое ее слово имеет теперь другой смысл.

— Не хочу об этом говорить.

— Ладно, прости.

Вскоре Лара уже пожалела, что так оборвала его. Она чувствовала, что Егор — впервые за все их знакомство — хочет поделиться чем-то, что действительно его волнует. А она оттолкнула.

— Знаешь, раньше я была хорошей, — призналась она виновато. — Это сейчас я плохая.

— Ты не плохая. Просто тебе плохо.

— Да, мне плохо… Я слышу ее голос, и все становится лучше, но только ненадолго. А потом… Это не описать словами!

— И не описывай.

Лара только что заявила, что не хочет говорить, а теперь слова вдруг хлынули из нее:

— Двадцать девять. Знаешь, столько было нашей маме, когда она пропала. И я не хочу думать о том, что с ней случилось, потому что это слишком страшно. Но это теперь мне страшно, я выросла. А тогда… Уход мамы не стал для нас особым потрясением, — призналась Лара. — Звучит, конечно, ужасно, но нам было всего по восемь. В том возрасте все иначе. Мы всплакнули, погрустили, когда поняли, что она не придет, но… Она всегда много работала и дома бывала нечасто, и в школе нас окружало столько всего нового, что мама просто как будто растворилась где-то за границей жизни… Когда весной папа не разрешал слоняться по пустырю, чтобы искать там вышедшие из-под снега сокровища вроде битых стеклянных колпаков от ЛЭП и кусков разноцветной проволоки, чтобы сплести браслетик, — вот тогда было настоящее горе…

— Понимаю.

— На самом деле больше всего мы думали про маму, когда у папы появилась Рита. Мы уже учились в институте, такие взрослые и понимающие, как же! Сперва мы с нею враждовали. Она ведь отобрала у нас папу, как нам тогда показалось. И мы с Лилей ей мелко пакостили, грубили, насмехались, не разговаривали целыми днями. Даже вспоминать сейчас противно. — Но, произнеся это, Лара все-таки улыбнулась. — Наша партизанская война продолжалась, пока однажды Рита не расплакалась. Папа куда-то ушел, мы были втроем в квартире и делали вид, что ее не существует. А потом у нее сдали нервы. Она ревела и говорила, что больше так не может. Что она ни в чем не виновата и любит нашего папу. Я знала, это все правда. Видела все ее переживания. Но сначала все равно разозлилась, как будто Рита пустила в ход запрещенный прием… Как удар под дых.