было, что зря, но крепость задним умом еще никого никогда не выручала…

Стыд жег почище стенок печных, и частило неловко сердце, не от поступка даже, не от дурной слабости своей, а оттого, что валялась перед Русланом в одну веревку одетая.

Он-то, знамо дело, притворился, будто не видел и не трогал ничего, но Фире казалось, что каждое его касание навсегда в тело ее ожогами въелось. Вот так влюбится однажды, пред мужем рубаху скинет, а там повсюду следы княжьих ладоней.

Позорище!

И все ж Руслана хотелось поблагодарить. И за спасение, и за молчание, и за то, что после полудня привал у реки устроил, позволил смыть с себя запах трав, которыми ведьма ее от души натерла, и даже вздремнуть.

Хотелось… но Фира так и не осмелилась открыть рот. Боялась, что вместо добрых слов опять гадость какую ляпнет, ибо самодовольная улыбочка князя так и выпрашивала…

Заговорила Фира, лишь когда снова в путь трогались, и она, подтянувшись в седло, вдруг заметила привязанные сбоку гусли.

– Ты и их от ведьмы спас… – пробормотала удивленно, сама не зная, рада ли этому спасению.

Вроде и да, а вроде и ляд бы с ними да с пером вещим, в оконце спрятанным. Резное деревянное крыло неустанно напоминало о мертвых разбойниках, отчего снова ныло в груди и глаза щипало.

Но Руслан только брови вскинул:

– Кого?

– Гусли.

– А ты разве брала их в избушку?

Брала.

Или нет?

В голове было мутно с самой встречи с лешим, и Фира не могла сказать точно, стягивала ли ремень с плеча. Вот про крестик помнила… как спугнул он хозяина чащи, да как ведьма пыталась его сорвать, а не сумев, лишь рукой махнула, мол, огонь печной, особенный, все по местам расставит.

Фира нахмурилась:

– Не знаю.

– Видать, нет, раз тут они. – Руслан развернул Бурана на восток и бросил через плечо: – Я забрал только тебя да портки твои.

Вот ведь… про портки обязательно надо было упомянуть!

К вечеру поредела чаща, подлеском сменившись, и тропа стала шире, крепче, не петляла почти и уверенно вела к темному облезлому холму, за которым снова разрастались ветвистые дебри и явно ждало что-то интересное.

Важное. Волшебное.

Фира это всем сердцем чуяла и этого же страшилась. Не задавались у них как-то встречи с важным и интересным, а с волшебным – тем паче.

Руслан же без всякого дара тоже что-то ощутил, насторожился, сам спешился и ей велел. Так и шли к пригорку манящему молча, тихо, коней под уздцы ведя. Шли, пока Фира не замерла как вкопанная, а вместе с нею и вороной.

– В чем дело? – недовольно вздохнул Руслан, и она кивнула, подбородком на находку пакостную указав.

То был посох, ничем не примечательный, обыкновенная оструганная жердь, чуть изогнутая в середке, неказистая. И подумаешь, торчит поперек дороги, всякое случается: может, какой старец проходил тут в непогоду, всадил ее во влажную прожорливую землю, да не сумел вытянуть.

А вот венчавший макушку череп – другое дело.

Такой гладкий и белый, что даже в густых сумерках виден отчетливо. Человеческий. Не обглоданный зверьем, а очищенный с трепетом и заботой, как любимое платье или клинок.

Удивительно жизнерадостный череп.

Он скалился и подмигивал светлячком, приютившимся в пустой глазнице, и чудилось, что вот-вот щелкнет зубами и заговорит.

Фира попятилась и мотнула головой:

– Я туда не пойду.

Руслан остановился так резко, что пыль под сапогами взметнулась облаком, а Буран недовольно заржал.

– Что? Ты же сама сказала, на восток!

– Найдем иной путь. Без… – Фира махнула на жердь с черепом, – таких вот украшений.

– Украше…

Руслан наконец тоже его заметил – так бы, глядишь, снес и даже не моргнул, – щеку почесал, прищурился, усмехнулся, а потом и вовсе заржал не хуже коня своего.

– Прости… ох, прости… – выдавил сквозь хохот. – Стриженая да в портках… забываю порой… что ты девица пугливая.

– Я пугливая?!

Фира подбородок повыше задрала, руки на груди скрестила и покрепче ногами в землю уперлась, решив, что теперь уж точно с места не сдвинется. Так и будет стоять и слушать крики бравого князя, который не внял разуму и в чащу потопал.

В чаще таких любят. Будет у нечисти пир.

О том, как сама днесь в печь к оголодавшей старухе угодила, Фира предпочитала не думать. Другое это. К тому же кто ее в ту избу отправил?

– А ты дурак непуганый, раз простого знака прочесть не в силах.

Руслан, все еще посмеиваясь, поближе к жерди шагнул, склонился к мерцающей белой кости, пальцем по ней постучал:

– И что же тут начертано? Не вижу ни одной руны.

– Начертано: «Бегите. Дальше – только смерть».

А может, и не дальше. Может, уже здесь…

Зябко сделалось. Фира плечи потерла и по сторонам глянула, но деревья оставались спокойны, шелестели на ветру едва уловимо, будто засыпали со светилом вместе. И не щерил никто в полумраке зубы, не мелькали меж стволами горящие глаза нежити, не стучали по корням, камням и палым веткам острые когти.

Лес как лес…

– Это просто лес, – вторил ее мыслям Руслан. – И просто тропа, сотни раз сотнями ног хоженная. А это… – он вдруг ухватился за посох, играючи его из земли вытянул и в ладони взвесил, – просто стариковская подпорка. Не съест она тебя. – И вдруг подле Фиры очутился и сунул его прямо ей в руку. – Держи вот…

Никогда бы она не взяла эдакую пакость, оттолкнуть хотела, но пальцы сами собой на изгибе жерди сомкнулись, точно намертво вросли в дерево, и побежала тут же по жилам сила, потянулась, откликнулась, признала родство ведьмовской вещицы. Так что Фира даже не удивилась, когда крутанулся череп на посохе, что игрушка-вертушка, раз, другой, и вспыхнул в глазницах свет, двумя желтыми лучами к пригорку ринулся, рассек вечер да так и застыл в воздухе, подрагивая.

Пальцы жгло не то огнем, не то холодом, но разжать их так и не удавалось, а вскоре Фира и пытаться бросила.

Ибо жжение быстро стало теплом, пробравшимся в самое сердце.

Таким правильным и уютным, что не все ли равно, от чего оно исходит?

– Хороша подпорка, – пробормотала Фира и наконец взгляд от черепа оторвала, настороженная молчанием Руслана.

– Назад, – произнес он и даже попробовал ее за спину себе задвинуть, но не тут-то было.

Фира изогнулась, руку его стряхнула и отскочила – пронзавшие сумрак лучи света подпрыгнули вместе с нею и вновь в пригорок уперлись. Тогда-то она и увидела то же, что и Руслан…

Увидела и обомлела.

Потому что холм, к которому они так стремились, и холмом-то не был. Потому что высь пронзало отнюдь не чахлое лысое деревце, а навершие железной тульи. И тулья эта, поросшая мхом, временем изъеденная, перетекала в необъятный наносник, а уж под ним болтались, путаясь в диких кустах, остатки бармицы[14] и мерцали влагой распахнутые… глаза.

Глаза человека… если бывают люди такими огромными, что одна лишь голова обхватами могла с княжьими хоромами потягаться.

Что это голова, Фира не сомневалась. И рот у нее был (приоткрытый), и уши (торчащие из неопрятных, изломанных седых волос), и пусть бледнели на щеках грибы, пусть проросли под кожу ветви и травы, пусть сплелась борода с корнями деревьев и под землю ушла, а в дырах шелома свили гнезда птицы, все же…

Голова моргнула, резко, стремительно, хотя казалось, что веки ее должны опускаться всю ночь, а потом весь день подниматься. Прищурилась. Хрипнула.

И пошла земля под ногами рябью, задрожала, даже накренилась будто бы.

Захрапел вороной, взвился на дыбы Буран, застучал в воздухе копытами, попытался вожжи вырвать, но Руслан держал крепко, уверенно.

– Приглуши путевик, девка, – загудел мир, заколыхался.

Фиру чуть не снесло порывом ветра, так что пришлось посох снова в землю вонзить да ухватиться за него обеими руками, присесть слегка, пригнуться.

– Ну и кто там ко мне пожаловал? Кто сон мой потревожил? Не вижу, подойдите ближе.

Голова не говорила, пела. Как гора поет перед обвалом, как река – разбиваясь о крутые пороги. И приближаться к чудищу совсем, совсем не хотелось.

Зачем?

Столь дивный голосок и за дюжину верст расслышишь, а они и так уже подошли почти вплотную. Кабы не посох, кабы не череп, и не заметили бы, как шагнули в гостеприимно распахнутый рот…

– Коли не видишь, откуда знаешь, что девка? – прокричал в ответ Руслан,