Влад фыркнул. Спародировать обычные интонации жены Стрижова вышло у Кая просто замечательно.

– У меня эта семейка вот уже где! – Виктор Никитич демонстративно ударил по горлу ребром ладони. – И не только у меня, если честно, потому как манипулировать общественным мнением и давить на жалость можно лишь до определенного предела. Но… – он посмотрел на Симонова. – Есть здесь некоторые сталкеры, которые нагнетают обстановку, и, вот ведь зараза, Винта слушают слишком многие, а народ живет скученно, и каждый за свое доброе имя трясется. Никто не хочет слыть стукачом и доносчиком, все боятся, как бы в спину плевать не стали. Дрянь и средневековье какое-то. То ли дело – на Ганзе. Там с законами строго.

– Не везде, – сказал Кай. – Не все Кольцо живет одинаково, и аккурат на нем давно уже пытается возникнуть новый общественный институт – так называемых профессионально нищенствующих.

– Гадость какая, – поморщился Щербин. – И как поступают с этими… профессиональными?

– Откуда-то изгоняют, где-то расстреливают. На Красной линии, рассказывали, одно время даже поощряли. Идеологии-то, вроде, схожие: все должны быть равны, каждому по потребностям и никакой частной собственности. Ровно до того момента, пока не сообразили, что нищие хоть и работают, но через силу, зато плодятся, как крысы.

– Дрянь, – поморщился глава.

– Вот и я полагаю, что эту заразу искоренять требуется. В людях и без того не так уж много сочувствия и любви к ближнему, эти же паразитируют на остатках человечности. Нельзя такое допускать.

Влад с удивлением понял, что снова полностью согласен с Каем, хотя еще совсем недавно мог и усомниться в подобных радикальных методах. Винт как-то пересказывал ему старую книгу (похоже, сектантскую), в которой с такими вот убогими, как Стрижовы, следовало делиться, причем «безвозмездно, по доброй воле и от чистого сердца». И ведь Влад тогда чувствовал неприятие и даже фальшь этого учения, а возразить Винту так и не решился.

– Вы мне другое скажите, – попросил Кай, обращаясь к Щербину, – зачем было вообще тащить на Нагатинскую эту парочку с выводком? Вы ведь, насколько понимаю, обеспечиваете безопасность с юга для серой линии, а не работаете на демографию.

Глава лишь махнул рукой и признался:

– Сглупил. Наша экспедиция воспринималась как авантюра очень многими. Хоть и затевалось все на Добрынинской при поддержке Ганзы, и Тульская, народ которой беднее церковных мышей, тоже вписалась, как и Серпуховская, а немногие готовы были с насиженных мест сняться и возрождать станцию. Опасность, опять же, повышенная напряженность и всяческие слухи.

– А беда пришла с севера, – заметил его собеседник. Щербин на это только тяжело вздохнул.

Помолчали.

– То есть, специально никто народ не отбирал? – спросил Кай.

– Куда там! – глава снова махнул рукой. Затем продолжил: – Ганзейское начальство прямо сказало: мы не коммуняки и не фашисты, потому на новое насильственное переселение народов не подпишемся. Кто пойдет – тот пойдет.

– Недалек тот день, – усмехнулся Кай, – когда они заново изобретут демократию… вернее, охлократию, – поправился он. – И наступит полный ахтунг, бардак и прочая свистопляска с выборами. Кандидаты один другого горлопанистее и омерзительнее, вместо хозяйственников – либералы. А? Сказка! На фоне всего этого очередной ядерный взрыв – уже в подземке – никого не удивит.

– Типун тебе на язык! Сплюнь и по дереву постучи, а лучше – по голове! – еще пуще замахал на него руками Щербин и вдруг, как-то сразу погрустнев, вернулся к прерванной теме: – У нас на станции семейных не так уж и много. У большинства дети взрослые. Кондрашевы здесь – классический пример: муж – отличный боевик, жена на фабрике работает и всех нас кормит. Глеб уже ходит в дозоры, нынче в южном околачивается, и, вроде бы, его даже хвалят и делу учат. Младшие с грибами возятся – им только в радость. А Стрижов на Тульской, хоть про его жену и говорили всякое, был неплохим техником. Этот гаденыш подавал надежды. Его первое время Иваныч натаскивал. Однако потом то ли Стрижов что-то стащил у него по мелочи, то ли Королева оказалась смышленее. Иваныч не расскажет, он мужик-кремень выпуска старой довоенной школы, но Стрижова на дух не переносит теперь. Потому мне твое обвинение кровь из носу как нужно, – сообщил глава. – Отправлю эту свору на Тульскую, а если по дороге сожрут, уж точно не расстроюсь. Плевать мне нынче на жалость. От сливы апельсинки не родятся, старшей дочери Стрижовых только пять, а она уже тянет все, что плохо лежит, а мать ее еще одобряет и в голову вбивает, будто им, бедным, подобное можно, а на соседей рычит и упрекает: дите же неразумное, ее жалеть и баловать надо. Тьфу! Вот иной раз, кажется, взял бы автомат и установил бы на станции диктатуру. Не поймут и побегут. А жаль.

– Положим, побегут не все, – протянул Кай и уже серьезно сказал: – Я не вижу ничего плохого в необходимости быть пришлой гадиной. О репутации добренького героя не забочусь тоже.

– Так я действую? – с облегчением вздохнул Щербин. – Если что, ссылаюсь?

– Обязательно, – сказал Кай и спросил у Влада: – Подпишешься?

– Хорошо.

– Меня одно волнует, – заметил глава.

– Всего лишь одно? – фыркнул Кай.

– Одно из, – поправился тот. – Вот учит Иваныч Королеву, учит, а вдруг у девки мозги поплывут? Это сейчас она адекватна, а через год-два? Как влюбится, как захочет семью, дите… У женщин же гормоны.

– У вас на станции неплохой, как вы выражаетесь, техник мозгами поплыл, – напомнил Кай. – Причем конкретно так: в сторону жизни за чужой счет. Гормоны тут не важны, просто тухлый внутри изначально был. И после этого вы еще боитесь по поводу девушки-умницы-красавицы? Такие – редкость, но встречаются чаще, чем можно предположить. Я, разумеется, пришлый здесь, особого веса не имею, но много где побывал и, на собственном опыте основываясь, авторитетно заявляю: женщины и мужчины в плане адекватности нисколько не отличаются, а сказки про гормоны выдумали дряни вроде жены Стрижова, которые в вечном положении, причем не на живот, а на всю голову.

Глава поохал, пробормотал малопонятное относительно женской логики и принялся перебирать бумажки на столе. Что-то его тревожило и, скорее всего, с Королевой и Иванычем никак не связанное. Кай понимал всяко лучше Симонова в таких вопросах, наверное, потому и сказал:

– Все у них в порядке с логикой. Дело в системе приоритетов и личном эгоизме. У нас он направлен исключительно внутрь. Даже когда идем в рисковую атаку или голой грудью на автомат, в голове все одно вертится: ай да я, герой, жизнь за всех положу, а если выживу, то и вовсе победителем буду. У женщин иначе, эгоизм направлен вовне. Именно потому жена может искренне гордиться успехами мужа или их ребенка. Не потому, что она сама ничего не умеет и не делает, а поскольку воспринимает их частью себя, часто неотделимой. Конечно, в каждой системе бывают исключения, но, в общем и целом… она работает. Ваша замечательная девочка ориентирована на свое дело – и это прекрасно. Не мешайте и не сомневайтесь в ней.