Во всех остальных деревянных ста семидесяти четырех домах жили дворяне, чиновники, мещане, духовенство, солдаты и крестьяне. В те времена Уржум, если судить по данным переписи 1838 года, был городом военных и мещан. На тысячу двести жителей приходилось всего шесть помещиков, три учителя, девять священников, тридцать шесть церковнослужителей, двадцать девять крестьян, тридцать пять слуг, живущих при господах, тридцать восемь чиновников, а остальные ходили в военной форме или были мещанами.

Деревянным было и первое в городе и уезде одноклассное приходское училище, открытое в 1835 году. Отдавать в училище своих детей уржумцы не спешили. Числилось в нем поначалу всего сорок четыре ученика. Тем не менее содержание училища обходилось городу в триста рублей в год. Полиция стоила Уржуму ровно в два раза дешевле. Дороже училища стоило только содержание пожарных лошадей и чиновников. Если считать в училищах, то городской магистрат за год съедал немногим более четырех училищ, семь городских тюрем и почти девять годовых бюджетов полиции.

Скажем и о городской тюрьме, на которую власти тратили в год двести рублей. Сидели там в 1838 году три десятка человек – большей частью государственные крестьяне из окрестных деревень. Сидели за воровство, мошенничество, бродяжничество, совращение в раскол и сокрытие беглых. Сидели и два взяточника. Как представишь, какого размера в то время в Уржуме были взятки… Курам на смех.

Была в Уржуме городская больница. Ее открыли еще во времена войны с французами. К ней уржумцы относились точно так же, как и к училищу. Старались ее не посещать. За год пришло в нее тридцать три человека, а своим ходом ушло тридцать два. Объединяло больницу с училищем еще и то, что помещались они в крайне ветхих зданиях – в училище протекала крыша, а в больницу с наступлением холодов и вовсе лучше было не приходить.

1828 год запомнился уржумцам делом о молении марийцев своим языческим богам в березовой роще Сернурской волости Уржумского уезда. Собралось там около трех тысяч крещеных и некрещеных из Вятской, Казанской и Уфимской губерний, зажгли сто с лишним костров, сколотили столы, накрыли их белым полотном, приготовили жертвенных животных, стали молиться и… тут к ним приехали уржумский земский исправник с православным священником и давай уговаривать их разойтись. Марийцы исправника со священником слушать не стали, и пришлось им уехать восвояси, но на следующий день исправник приступил к следствию по делу «О бывшем отправлении черемисами жертвоприношений по своему языческому обряду и суеверию». На следствии выяснилось, что одному из крещеных марийцев по имени Иван Токметев приснился вещий сон, из которого было ясно, что надо молиться о чудесном избавлении всего марийского народа от страшной напасти, каковая приснилась Ивану Токметеву в виде ужасной пропасти. В этой же деревне оказалось и еще два сновидца с такими же снами на эту же тему. Вятский губернатор, получив рапорт уржумского исправника, немедленно доложил министру внутренних дел, а министр это дело довел до сведения обер-прокурора Священного синода. Тот, в свою очередь, рассказал о нем государю, который повелеть соизволил, чтобы никого из марийцев не притесняли и не наказывали «из снисхождения к их простоте». Их и не притесняли, но трех сновидцев тихонько взяли и отправили в Вятку для выяснения всех причин случившегося. После допроса всех троих отправили с квартальным надзирателем и солдатом, понимавшим марийский язык, в Петербург на новый допрос к действительному статскому советнику Филатьеву. Тот их всех допросил и отчет о допросе представил царю. Марийцев же поручили попечению священника Московской Богоявленской церкви Александра Покровского, и вместе с ним, прикомандированным офицером и еще одним на всякий случай рядовым они вернулись в Вятку, а из Вятки были отправлены в Уржум. Казенных денег на эту поездку было истрачено около тысячи трехсот рублей, которые списали на счет губернского казначейства. Тем дело и кончилось, но… оказалось, что у него имеется еще и постскриптум.

Спустя некоторое время выяснилось, что наивные марийцы надеялись на то, что тамошний земский исправник князь Девлет-Кильдеев хлопочет в Петербурге перед правительством о том, чтобы им разрешили остаться язычниками. Этим надеждам в них не давал умереть и местный дьякон, обещавший просить о том же вятского архиерея. Шустрый дьякон даже собрал с них деньги на предстоящие по этому делу расходы…

В 1830 году в Вятской губернии появилась холера. Чтобы она не проникла в Казанскую губернию со стороны Уржумского уезда, на его границе была устроена застава из командированных губернским начальством «гражданских, военных и медицинских чиновников, местных обывателей и инвалидных и отставных нижних чинов». Что делали на этой заставе местные обыватели, а в особенности инвалидные и отставные нижние чины…

Через два года после холеры в уезде взбунтовались крестьяне помещика капитана Депрейса и титулярной советницы Наумовой. Бунтовщиков было всего восемь десятков, и хотели они доказать властям, что происходят от вольных стрельцов и закрепостили их неправильно. Отправили они своего доверенного человека в столицу с жалобой, а сами в ожидании положительного решения от доброго царя перестали ходить на барщину, косить, жать, веять, молотить и снимать шапки в присутствии капитана Депрейса и титулярной советницы Наумовой, еще не зная о том, что поверенный их уже препровожден из Петербурга по этапу в уржумскую тюрьму и ожидает присужденного ему наказания. Нечего и говорить о том, что уржумский уездный суд решил дело не в их пользу. Упорные крестьяне еще и отказались отдавать в рекруты трех человек и на все увещевания приехавшего к ним объявлять решение уездного суда отвечали так, как обычно отвечает злой, доведенный до крайнего ожесточения русский мужик. Исправник, даже не выслушав все слова, которыми его мужики аттестовали, уехал и вскоре вернулся, привезя с собой инвалидную команду и полторы сотни понятых, затем снова уехал и снова вернулся, и все с тем же результатом. Потомки свободных стрельцов рекрутов не отдавали и признавать вину отказывались. Привозили уговаривать крестьян их поверенного в делах, сидевшего в уржумской тюрьме. И это не помогло. Крестьяне кричали, что скорее умрут, чем станут повиноваться. Приехал даже и губернатор с чиновниками, но они услышали ровно то, что исправник выучил уже почти наизусть. Несколько крестьян все же повинились, но большая часть продолжала настаивать на своем вольном стрелецком происхождении. В конце концов прибыло полсотни солдат, оцепивших укрепленный двор, в котором находились крестьяне. Военный суд, состоявшийся там же, приговорил шесть зачинщиков прогнать шпицрутенами через пятьсот человек по двенадцать раз и сослать в Сибирь на поселение. Еще четырем дать по тысяче ударов батогами и разрешить помещикам отдать их