Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сажусь в кресло. Ставлю свою сумку на пол. Ха-ха, знали бы они, что в ней учебники по физике, истории для девятых классов.
— Что будешь?
Дурдом открыл сервант с бутылками ключом из огромной связки. На хуй он меня спрашивает, раз такой злой? Я отказываюсь, и он швыряет мне журналы. «Плей-бой», «Хастлер», какой-то с оторванным названием, но из той же серии — на меня смотрит чья-то рыжая пизда. Дурдом ржет, видя мое стеснение. Скандинав, пощелкивая колодой карт, зовет его к столу.
Зачем я поехала с Володькой? Нет чтобы дома сидеть, уроки делать! Книжку полезную читать. Неугомонная дура! Володька просит сделать ему коктейль и, слава богу, показывает, из каких бутылок налить, а то я так стесняюсь. Анджела Дэвис просит то же самое, «только больше ледика». Я с радостью иду на кухню за льдом. Захожу в туалет по пути. Конечно, на дверь туалета изнутри наклеена голая баба, на стене календарь плейбоевский. Была бы у меня отдельная квартира, я бы советский плакат об экономии времени наклеила. Чтобы в туалете не засиживались. Хотя это полезней сделать именно в коммунальной.
Сколько икры у этого жулика в холодильнике! Водка лимонная. Вот блядство — кто-то и десятой доли за всю свою жизнь не видел. А эти — играют в карты, ебут лучших баб, одеты все прекрасно. За что им все это? За то, что общество наебывать умеют?…
При моем появлении с коктейлями на подносике они останавливают игру, смотрят на меня. Володька незаметно мне подмигивает. Скандинав смеется.
— Ну, бля, как в лучших домах Европы! Клуб приветствует.
Дурдом хихикает.
— Смотри, Володька, чтобы девушка проценты с выигрыша не потребовала. За обслуживание. Хотя я бы, может, и заплатил…
Он гладит меня по бедру, и я быстренько отхожу от стола. У Володьки, видно, продуман план, он становится злым.
— Кончай базар-вокзал! Или играем, или я валю!
И они играют, ругая друг друга матом. Я села в кресло, и теперь мне неудобно вставать, чтобы подойти к серванту и налить себе из очень красивой бутылочки с ягодками. Но что я — заключенный? В пизду их! Это ликер. Черно-смородинный. Я такой лимонад в детстве очень любила. Они, интересно, пили лимонад советский в детстве или тогда уже что-нибудь фирменное? Да хуй-то! Кто они такие! Этот Дурдом, орущий «козел, ебаный в рот!» — жлоб просто, и говорит с провинциальным акцентом. Анджела Дэвис посматривает в мою сторону, насвистывает. Дурдом опять орет.
— Кончай, бля, свистульки разводить! И так бабок нет!
Он еще и старомодно суеверный. Напротив кресла телевизор. Громадный. Цветной, конечно. Может, включить без звука? Журнальчики эти мне неохота смотреть. Все одно и то же — письки, письки. Как в мясном магазине.
— Что, телек хочешь включить? Только тихо. А то я вас знаю — врубить на полную мощь, чтобы соседи ментов вызвали.
— Вы прямо как моя бабушка, говорите!
Как они все ржут! Сам Дурдом улыбается. Скандинав прикрывает глаза веером карт.
— Ой, пиздец! Ну, Гриня, я тебя так и буду теперь называть — бабушка Гриша!
— Я те поназываю, я те поназываю, бля! Ноги твои длинные из жопы выдеру!..
Под шумок я таки включила телевизор. Звук не буду включать — идет хроника военная.
— Кончай пиздеж! Вовка, ты чувиху небось специально приволок! Скажи спасибо, что девочка мне самому нравится. Я ее все никак уговорить не могу. Несговорчивая ты, Наташа!
Я делаю вид, что не слышу. Мерзкий Дурдом! Его манеры всем известны — за волосы и в койку.
Как смешно смотреть телек без звука, под аккомпанемент их мата. На экране фашист перед немецкими солдатами очень артикулярно ртом шевелит. Я же слышу все то же — «блядь ебучая! опять не записал… куда ты лезешь, сука?!». Смеюсь тихонько. А они сразу слышат и зырк! на меня.
— Опять немчуру показывают… Рой, кстати, на немке женился, бля!
Все у Дурдома «бля». Мизантроп какой-то. Мой Александр тоже не очень-то человеколюбив.
— Я тут в журнале… одном о другом Рое прочел.
— Знаю я этого другого — диссидент ебаный! Вот из-за таких сук, как он, нас всех повяжут в один прекрасный день. В журналах, еби их мать, иностранных они печатаются. А сажать нас будут! Они-то все за границу сваливают. Их там фанфарами встречают, чтобы они еще большим поливом занимались. Задаром, что ли, их берут туда? Борцы за справедливость!
В английском словаре написано, что диссидент — это тот, кто «дисагри», то есть несогласен. С чем не согласен, там не было написано. Я вот не согласна с мамой, школой, с тем, что ебаться нельзя. Я что же, тоже диссидент? Академик Сахаров был не согласен с тем, что в «Березке» ему товар на рубли не продали. На дверях магазина написано, что только на валюту. Да и знают все это. Что же это за диссидентство? Я же не попрусь в спецмагазин только для военных покупать себе галифе, которые только что мелькнули на экране! Кадр из фильма «Щит и меч». Наверно, говорят об отважной работе советских разведчиков в тылу врага. На экране Олег Янковский. Плащ кожаный, сапоги — блеск. Я бы сама такую одежду надела. И Янковскому очень идет. Но это временно — он наш, разведчик.
— Ой, бля! Смотри — идут, во идут!
И действительно — идут же! Шеренги немецких солдат. Лица, лица у всех какие — ни один нерв не дрогнет. Винтовки со штыками наперевес — прямо воткнутся в тебя.
— Эти арийские суки миллионы евреев уничтожили, Гриня!
Анджела Дэвис — еврей. И Дурдом на еврея похож. Скандинав — уж точно «ваня»!
— Еще неизвестно, миллионы ли и сколько. Но все равно — мудилы. У них неправильная тактика была. Подумайте — голубокровые, тоже мне! Их вся Украина хлебом-солью встречала, а они… Стали людишек живьем закапывать! Золотоволосые ангелы, блядь! Им надо было под эгидой антикоммунизма прийти!..
Володька поглядывает на меня, смотрит, как я реагирую на эти разговоры. Дурдом перехватывает его взгляд и опять орет, теперь на скандинава.
— Кончай, блядь, политинформационный курс проводить! Какая хлеб-соль, на хуй! Девушке совсем другое в институте говорят.
— Капитан, ты в каком институте учишься?
Давно Володька так меня не называл. Это жюль-верновский — пятнадцатилетний — капитан. Я когда с ним познакомилась, наврала, что мне пятнадцать. Сейчас это имя как раз подходит по возрасту.
На экране снова кадры из художественного фильма. Изба темная, девушки на лавках. Посередине табурет, и на нем дядечка безногий, на гармошке играет. Понятно — женское одиночество военных лет. У ребят, видно, игра не клеится. Все время на телевизор оборачиваются.
— Во, Гриня, тебя бы в такую избушку!
— Ничего телки! Главное — уговаривать не надо было бы!
Две девушки танцуют друг с другом. Вроде вальса. А другая вдруг вскакивает и выбегает.
— Чего это она? Блевать, что ли, побежала?