Этим утром, попрощавшись с Себом, я ехала под дождем. Слезы текли по моим щекам. Я чуть не врезалась в грузовик, потому что плохо видела дорогу. Мне стоило бы поторопиться на секретарские курсы, а я то и дело останавливалась, поглядывая на часы. Себ улетал в 12.10; у него был билет с неподтвержденным местом. Вероятно, он надеялся, что у него будет шанс где-нибудь сесть, но пока что он смотрел фильм или ел в дьюти-фри шоколад «Тоблерон». Он будет лететь сквозь облака в Новую Зеландию и не вернется назад по крайней мере шесть месяцев.

Себ был моим страховочным тросом, лонжей. Мы говорили с ним про мою болезнь, но наши отношения не изменились – может быть, стали даже еще прочнее. Ему не сиделось на месте, он хотел путешествовать. А я чувствовала себя опустошенной и неуверенной в себе. Я боялась, что все получится по поговорке «С глаз долой – из сердца вон». А еще, эгоистка, невольно думала: «Ты уезжаешь как раз тогда, когда я больше всего нуждаюсь в тебе». Когда Себ вышел из дома, мне хотелось крикнуть: «Возьми меня с собой, подожди меня!»

«Кот прыг на мат». Печатая пятую строчку, я думала о своей ситуации: последнее лето, диагноз, больница – это не страшный сон, а реальность. Впервые мне казалось, будто у меня перед носом захлопнулась дверь.

Курсы секретарей у мисс Спрулс – это последнее, чем мне хотелось бы заниматься. «Но это лучше, чем безделье, да в наши дни всем нужно уметь печатать», – сказала мама – впрочем, мне вовсе не надо было уметь печатать. Я должна была лететь в Америку, встретиться с новыми тренерами, новыми игроками, летать с одних соревнований на другие. Люди говорили бы мне, как им нравится мой акцент. Я не должна была быть здесь.

Каким-то чудом Ребекка тоже оказалась на этих курсах. Ее планы поездить по свету притормозились, и она попала на последнее свободное место у мисс Спрулс. Мы сидели рядом в комнате, где было еще около двенадцати девчонок – словно снова вернулись в школу. Девчонки, с их бархатными лентами на головах и белыми блузками, выглядели ужасно – на мой взгляд. Почему мне пришлось сидеть рядом с ними?

Спрулс держала нас в строгости – никаких джинсов и легинсов. Мама сшила мне клетчатую юбку в пол из шотландки. Возможно, думала, что я буду ее носить. Но я так ни разу ее и не надела.

У нас было два преподавателя: утром – по обработке текстовой информации, после полудня – по набору текста. Мисс Мари, старшая преподавательница у Спрулс, добрая женщина, вскоре после начала занятий предложила мне подработку в маленькой коммерческой фирме. Я была рада, что заполню свой день и немного заработаю. Я надеялась, что у меня начнется улучшение и я смогу поехать к Себу, а для этого решила копить деньги.

Мисс Мари спросила, хочу ли я сообщить на работе о своей болезни, но я ответила, что нет. Мне не хотелось, чтобы кто-то об этом знал.

В основном я выполняла работу для генерального менеджера, Ричарда, офис которого был прямо за моим столом. Он был молодой, высокий, темноволосый и симпатичный. Всякий раз, когда он выходил из офиса и диктовал мне письмо, я с ужасом ждала, что он заметит шишку на моем запястье размером с куриное яйцо. А на среднем пальце правой руки распух и не гнулся сустав, как будто там был спрятан мраморный шарик.

Стояла середина октября, листья на деревьях изменили окраску. Я бросила взгляд на часы.

Четыре. Я сидела на работе, но у меня уже «вспыхнули» все суставы. Не надо было сегодня так напрягаться, иногда я так глупо себя веду! Я незаметно терла коленки. Они просто пылали, хоть бекон на них жарь. На ощупь они казались мягкими, как болотная топь, а коленные чашечки больше не торчали, а утонули в густой жидкости. Но теперь я носила длинную серую юбку – мои зеленые, цвета лайма, мини-платья канули в прошлое.

Вышел Ричард и кинул мне на стол пачку бумаг.

– Надо быстро ксерокопировать. Через полчаса у меня совещание.

Копировальный аппарат стоял внизу. Я встала, превозмогая боль. Через десять минут я вошла в кабинет Ричарда с копиями документов.

– Виноват, я забыл дать еще вот это, – сказал он, протягивая мне новые листки. – И можно поскорей? Я опаздываю.

Ноги еле держали меня, жидкость сгущалась в них при каждом движении.

Пять тридцать. Почту франкировали и забрали.

– Черт побери, я прозевала? – огорченно спросила Шерон. – Мне надо было отправить письмо. – Она поглядела на меня, как щенок, ожидающий косточку.

– Все поправимо, – сказала я, забирая у нее письмо.

– Правда? Спасибо, ты просто чудо.

Скорее коврик возле двери, о который вытирают ноги. Я надела куртку и пошла по улице с письмом в руке. Ноги сердито говорили мне, что с них довольно. Я мечтала о том, как подержу их в горячей воде, чтобы боль ушла из них в пушистую пену. Вот и почтовый ящик. Бросив в него письмо, я повернулась и увидела перед собой длинную дорогу. По моим щекам текли слезы отчаяния. Хоть бы кто-нибудь изобрел машину, которая переносила бы в нужное место нажатием кнопки! Конечно, будь у меня такое устройство, я была бы не здесь, а вместе с Себом в Новой Зеландии.

Я твердо решила не говорить никому на работе про свои проблемы. Я не нуждалась в сочувствии, не хотела, чтобы ко мне относились как-то иначе, чем к остальным. Скрывать – это искусство, которое я мастерски освоила.

Моя жизнь шла пару недель по этому увлекательному сценарию – Спрулс, работа, дом, телесериал «Жители Ист-Энда» и постель.

Дома жизнь превратилась в ад. Скачки настроения у Тома стали еще более резкими. Ясно было, что он не может где-то работать, тем более что его врач наконец поставил диагноз – шизофрения, мягкая форма. Мама с папой были подавлены, хотя такой диагноз не стал для них неожиданным. Они отчаянно старались устроить его в интернат для умственно отсталых в Уэльсе. Мое присутствие брату не помогало. С одной стороны, Том был со мной необычайно ласковым, но с другой – безумно ревновал из-за внимания, какое я получала – сначала из-за тенниса, теперь из-за болезни. Для родителей Том был тяжелой ношей, его будущее было туманным. Мне хотелось держаться подальше от этой проблемы. У меня не хватало терпения, я не понимала, как теперь, когда я в такой ситуации, кто-то может меня ревновать…

Больше всех меня поддерживала Софи. Она ездила в Румынию и работала там в приюте, но к Рождеству вернулась. Вечерами она часто заглядывала к нам на ужин, или мы ходили в кино. Ей предложили место в Бристольском университете – со следующей осени.

Мне становилось хуже. Однажды днем я пошла на работу, чувствуя себя неважно. Желтая пилюля, которую я глотала каждое утро, не помогала, лишь вызывала тошноту. Придя на свое место, я с облегчением села. На моем столе лежали письма и меню, которые нужно было напечатать. За дверью Ричард разговаривал по телефону. Я посмотрела на листок бумаги, лежавший наверху. Внезапно буквы закружились волчком и расплылись. У меня во рту закипела слюна. Я помчалась в туалет, чтобы выплюнуть ее. Потом закрыла глаза; мне казалось, будто я еду на карусели, мне уже плохо, а злой карусельщик никак не хочет ее остановить. Я услышала шаги. Ричард постучал в дверь.