– Ха-ха. Не сваливай все на нас. Мой предок к этой «метели» вообще не имеет отношения. Он только прочищает трубы.

Так оно и было. Отец редко открывал свой ящик с инструментами. Он в основном вытаскивал шарфы из вентиляторов.

– Не он, так кто-нибудь другой будет налаживать эту «метель». Она ведь пользуется успехом.

Но Барсук меня не слушал. Его взгляд был прикован ко льду.

– Интересно, а можно сжечь этот каток? Или взорвать его?

– Взорвать можно, но лучше этого не делать.

Барсук переводил взгляд с папаши на женщину и обратно. Она наклонилась и стала поправлять колготки. Отец Барсука покраснел, как мальчишка, и притянул ее к себе.

– Интересно…

Когда Барсук что-нибудь замышлял, он всегда начинал со слова «интересно», как бы выдыхая его. Это не оставляло времени для размышлений. Сейчас он со значением поглаживал красную головку спички.

– Барсук…

Барсуковский папаша заскользил в паре с этой женщиной. Каталась она хорошо, но, по-моему, мать Барсука была гораздо красивее. Он суетливо ехал по прямой, а женщина выделывала вокруг него «восьмерки». Красные губы были призывно полуоткрыты. А юбки развевались, открывая взору все, что можно и нельзя.

У Барсука в руке догорела спичка. Я затушил ее в снегу.

– Барсук!

– Тише! Сейчас начнется.

Первые снежинки начали падать в семь часов вечера. Сначала редко и нерешительно, а потом Леди Йети повернула невидимый рычаг, и снег повалил вовсю. В воздухе запахло свежестью, и стало холодно.

Она нажала кнопку «зимняя коллекция», и из динамиков зазвучал сладкий голос Фила Коллинза. Снег бил нам в лицо. Искусственные шестиугольные снежинки, безликие и безупречные. В них не было природного разнообразия, зато они были надежнее. Но язык сразу распознавал фальшивость этих жестких слюдяных пластинок.

К этому времени все успели зашнуровать коньки. Большинство взрослых скользило по кругу, обгоняя друг друга, сталкиваясь, падая и подъезжая к вентиляторам, чтобы нырнуть в сверкающий вихрь снега. Нам снизу были хорошо видны их лица. Мэр Горацио опрокидывался назад, каждый раз разражаясь ругательствами. У Мидж разъезжались ноги, и она шлепалась на шпагат. Все-таки катание на коньках – самое дурацкое занятие на свете. Какая глупость! Все эти стальные лезвия и искусственный лед под крышей. Какая-то извращенная сказочная логика: привязать к ногам ножи и резать ими замерзшую воду.

Метель продолжалась, взрослые набирали скорость. Фальшивый снегопад был таким плотным, что мы узнавали лишь одного из двадцати: вот отец Барсука, потом Энни, старый Нед. Черты их лиц были размыты, будто мы видели их во сне. Какие-то загогулины вместо глаз и черные впадины на месте ртов. Отец Барсука катался, гордо вскинув голову и со смехом отдаваясь ледяной стихии. Фил Коллинз сменился «Мужчинами без шляп», и взрослые с новой силой стали натыкаться друг на друга. Устав, они подкатывали к «снежным сугробам», опоясывавшим ледовую арену. Со слов Корнишона я знал, что это вовсе не снег и не сугробы, а холодная химическая пена, сверкающая неестественной голубизной. Ее привозили на грузовиках с завода в Скрэнтоне. Все с удовольствием падали в нее, наваливаясь друг на друга. Женщины валялись в «снегу», становясь совершенно неузнаваемыми. Сестра Джон нырнула в «сугроб» и вылезла оттуда похожая на сморщенного йети, запорошенного снегом.

Над всем этим в будке диджея восседала Леди Йети. К ней постоянно подкатывал какой-то мужчина с просьбами поставить ту или иную песню. В благодарность он совал ей довольно странные чаевые: пять долларов четвертаками, лотерейные билеты, кусок малинового торта, завернутый в салфетку. Леди Йети принимала все. Каток побелел от снега и приобрел диковатый вид. Сначала я изумлялся: и за это они платят деньги? Но вскоре сообразил: они покупали возможность скрыться за стеной снега и стать невидимками. Так они могли безнаказанно лапать женщин, говорить им непристойности и лезть под юбки. А вот что искали тут женщины, мне было не совсем понятно. Наверное, им нравилось, что к ним пристают.

Мэр Горацио в дырявом и засаленном оранжевом трико подкатил к будке диджея и стал жаловаться Леди Йети. Он задрал голову, и его клочковатые черные волосы рассыпались по растянутому трико. Огромный кадык выдвинулся вперед.

– Разве вы не видите, что вон там совсем нет снега? А? Конечно, видите. Просто кое-кто жует чипсы и забывает про работу…

Он был прав. Метель обошла стороной часть катка. Снег там таял на стенах и стекал вниз тонкими струйками. В середине этой мертвой зоны стояла невысокая толстощекая женщина, освещенная безжалостным зимним светом. Она размахивала руками, пытаясь закружить вокруг себя редкие снежинки. Поймав взгляд Горация, женщина быстро втянула живот. Мы с Барсуком сразу узнали ее. Это была Мидж, пять дней в неделю бросавшая нам в тарелки холодные макароны. Она порозовела и явно нервничала. Ко лбу прилипли рыжие кудряшки. Кто-то – отец Барсука? Мэр Горацио? – порвал ей колготки. Она неуверенно помахала Горацио рукой в мокрой перчатке. Тот застонал:

– Может, вы поторопитесь? – Он сгреб мокрые пластинки. – Немедленно устройте там снегопад.

– Подождите! – проворчала Леди Йети, глядя на мигающую панель управления. – У нас проблемы. Сейчас позвоню механику.

Обычно на такие звонки отвечал я. «Папа, это тебя». Отец одевался и шел налаживать ночной мир.

– Эй, Барсук! Нам нужно смываться.

Но Леди Йети не стала звонить отцу. Вместо этого она стукнула волосатым кулаком по панели:

– Не волнуйтесь! Сейчас поправим!

Она перевела переключатель в положение 6/7 по шкале Бофорта, максимально усилив ветер. Включила осадки. И вокруг Горацио и Мидж закрутилась белая вьюга, скрыв их из виду. Я с облегчением вздохнул:

– Чуть не попались. Я думал, сейчас она позвонит отцу.

Барсук лениво взглянул на меня:

– А что ты ему сказал?

– Что я пойду к тебе. А ты? Что ты наплел своему предку?

Барсук усмехнулся:

– Он думает, будто я сижу дома и присматриваю за матерью.

– Ясно.

«Но если ты здесь, кто тогда за ней смотрит?» Но ответ на этот вопрос я вряд ли получу, да мне и не хочется.

Мать Барсука очень, очень больна. Она постоянно спит, сидя в инвалидном кресле. Издали кажется, что она срослась с этим креслом и является его живой частью. Никто на острове не знает, что у нее за недуг, но последствия его самые плачевные. Мать Барсука превратилась в какого-то кошмарного кентавра, в робота в женской одежде. Кашель, хрипы, стоны – и полная неподвижность. Конечно, я не одобряю того, что барсуковский папаша выделывает на льду, но мне, по крайней мере, понятно, за что он платит.

Я так прямо и заявил Барсуку.

– Заткнись, Регги. Наверняка твой папаша тоже сюда ходит, а какое оправдание у него? Нет оправдания. Катись к черту, Регги.