Мы добрались до него еще через два часа. За это время небо успело покрыться по-вечернему темными облаками, ветер усилился, и белье, сушившееся на натянутых между фургонами веревках, хлопало и трещало, как праздничный салют. По морю ходили волны, и катившийся по моему лицу пот был соленым на вкус. Теперь мой взгляд то и дело отрывался от папиного силуэта, устремляясь к морю, к видневшимся вдалеке островам. Мне нравится думать, что я уже тогда ощутил их странное притяжение, не имевшее никакого отношения к отцу, испытал некое особое чувство, вызванное, быть может, многочасовой ходьбой, свежим морским воздухом и незнакомыми звуками, которое, однажды поразив меня новизной, свежестью и первозданной красотой западного побережья, не оставляло меня до конца жизни. Мне нравится думать, что я полюбил этот край с первого взгляда и что, едва увидев его с высоты холма, я сразу понял, что здесь должно закончиться наше путешествие. Как бы там ни было, но когда в начинавших сгущаться сумерках папа перешагнул через невысокую ограду из двух ниток колючей проволоки и свернул к узкой береговой полосе, я последовал за ним в лабиринт извилистых тропинок, петлявших между поросшими пучками жесткой травы прибрежными дюнами.

Когда я добрался до кромки прибоя, папа уже разделся догола. И пока он, с трудом преодолевая сопротивление накатывающей на берег воды, входил в грохочущие волны, бившиеся в его втянутый живот и узкую грудь и окатывавшие его холодной белой пеной, пока он то ли в гневе, то ли в экстазе выкрикивал что-то неразборчивое, я торопливо сбросил с себя одежду и, сбежав по склону дюны вниз, ринулся в воду следом за ним, чтобы помешать ему утопиться в незнакомом, злом океане.

5

При виде меня папа не проявил никакой особой радости, но вроде бы и не очень рассердился. Во всяком случае, ничего такого я не заметил. Впоследствии я убедил себя, что он, возможно, испытывал одновременно и то и другое, поскольку в его худой груди уживались порой самые разные, часто противоположные эмоции. За грохотом волн и своими собственными криками он не слышал, как я его зову, и повернулся только когда я почти поравнялся с ним – повернулся, отшатнулся, и мы оба, дружно оступившись, с головой ушли в покрытые пеной волны прибоя, одинаково вскрикнув, одинаково уставившись друг на друга в глубоком изумлении. Глубины здесь было уже по грудь, но мы вынырнули, отплевываясь и отчаянно гримасничая, стараясь избавиться от попавшей в глаза воды. Но не успел я нащупать дно, как глубинное отбойное течение с силой потянуло меня за ноги и в одно мгновение отнесло от папы футов на десять. Я отчаянно работал руками и ногами, но очередная волна, накрывшая меня сверху, помешала мне крикнуть ему, что я не умею плавать. Еще через мгновение, то взлетая на гребень волны, то оказываясь под водой, я был уже на расстоянии тридцати футов от отца. Расшалившееся море швыряло и кружило меня как щепку: по временам я повисал вниз головой, так что мои ноги нелепо торчали над водой, а через секунду я, словно тяжелый якорь, стремительно шел ко дну, чувствуя, как едкая соленая вода заливается в нос и заполняет разинутый в крике рот. После каждого такого погружения я отчаянно нуждался хотя бы в глотке воздуха, но вдыхал только ужас, который проникал в мозг сквозь широко раскрытые глаза. В зависимости от того, был ли я под водой или выскакивал на поверхность, папа то исчезал, то появлялся вновь. Я видел его, а он видел меня, или, во всяком случае, видел белое нагое тело, которое поначалу принял за мой призрак. А поскольку он считал меня призраком, то, по-видимому, решил, что, будучи таковым, я не особенно нуждаюсь в том, чтобы меня спасали. Быть может, он даже подумал, что мне нравится бороться с волнами. Только потом я увидел, как папа молитвенно сложил ладони перед собой и нырнул. Он исчез из виду, и я тоже ушел под воду. Жизнь вырывалась у меня изо рта крупными пузырями. Прошло несколько мгновений, и я почувствовал, как меня хватают папины руки, но мое мокрое тело все время из них выскальзывало: он никак не мог меня удержать, и мои ноги все время задирались вверх, а голова опускалась. Потом что-то произошло, я увидел бешено вращающееся вокруг меня небо и вообразил, что наступают мои последние секунды. На мгновение я оказался на поверхности и тут же камнем пошел ко дну, провалившись в бешено вращающийся водоворот пены. Я погружался все глубже, и вот уже ревущие и скачущие волны остались далеко вверху; со всех сторон меня окружил холод спокойных придонных слоев, но тут папина рука нащупала мои волосы и рывком потянула к поверхности. Миг – и я пробкой выскочил на поверхность, дико вращая глазами и выплевывая проглоченную воду обратно в океан. Течение успело отнести нас довольно далеко от берега, и я впервые охватил взглядом уютный, немного вогнутый пляж, заключенный между гребнями волноломов, увидел, как жалко и одиноко смотрятся на песке кучки сброшенной нами одежды. Папа тем временем обхватил меня ладонями, но я так отчаянно дрыгал ногами, что они со шлепком соскользнули в воду, подняв легкие брызги, которые тут же были унесены ветром и волнами. Наверное, я кричал и вопил, глотал новые порции воды, кашлял и с жадностью втягивал воздух, пытаясь наполнить легкие, снова и снова выскальзывал из папиных рук, уходил под воду, выскакивал на поверхность, брыкался, лягался и размахивал руками, пока отцовский кулак не врезался мне в челюсть. Только тогда море вдруг замерло, вода рассыпалась серебряными искрами, а звук отключился. Через мгновение я почувствовал, что папа, зажав мой подбородок в сгибе локтя, плывет к берегу, буксируя меня за собой. Когда он уже мог достать до дна, он встал и понес меня на руках.

Вскоре мы были на берегу. Вода стекала по нашим обнаженным телам, и воздух позднего лета казался мне по-зимнему холодным. Потом папа положил меня на песок. Я все еще кашлял и отплевывался, вытаращив от усилий глаза, когда он выпрямился во весь рост и, глядя на меня сверху вниз, сказал:

– Похоже, Никлас, Бог хотел, чтобы ты остался жив.

6

Так началась эта неделя, полная самых неожиданных и важных событий. Разумеется, папа был очень удивлен, когда я оказался в море рядом с ним, да еще голышом, в то время как он считал, что я нахожусь в безопасности на другом конце страны, однако это было сущим пустяком по сравнению с тем, что́ ожидало нас в последующие дни, которые мы провели на западе Клэра. Начиналось все, впрочем, достаточно спокойно. Папа, оказывается, вовсе не собирался топиться. Купание в море было для него традицией наподобие крещения – своеобразным ритуалом обновления, который он проделывал каждый раз, когда оказывался на побережье.

Не сразу я заметил, что здесь папа стал совершенно другим человеком. Он как будто сбросил с себя оковы обыденной жизни, полностью отдавшись тому, что, без всякого сомнения, считал исполнением Воли Божьей. Для начала он растер меня рубашкой, пока я не перестал стучать зубами и, натянув одежду, не рассказал ему о том, почему я решил последовать за ним. Выслушав мой рассказ, он опустил голову и рассмеялся. Потом папа встал и ушел куда-то в сторону, а я остался сидеть, обняв колени, рядом с холстами и рюкзаками; я смотрел на грохочущий океан и думал о его великой и соблазнительной мощи. Как могли тяжелые волны, обрушивающиеся на темный и плотный песок берега, казаться такими изящными и легкими? Как могла эта жестокая сила казаться такой спокойной и мирной? Та же самая вода, которая совсем недавно едва не лишила меня жизни, теперь навевала сон, наполняя темнеющий воздух близкого вечера обещаниями покоя и сладостных сновидений. И я был почти готов снова войти в нее – таким свободным, летучим, почти волшебным казался мне танец волн, украшенных пенистыми барашками, которые, срываясь с закрученных гребней, летели по ветру, точно тополиный пух в июле, наполняя воздух запахами соли и водорослей. В конце концов я, наверное, все-таки не удержался бы, но меня отвлек звук шагов отца, который вернулся с охапкой пла́вника и каких-то прутьев, чтобы разложить в укромной ложбинке между дюнами небольшой костер. Это был наш первый вечер на берегу. Мы ели галеты, сухари и сыр. У папы оказалось молоко, которое мы выпили вместе. И хотя довольно скоро мы снова проголодались и к тому же замерзли, для меня – по крайней мере, для меня – это не имело значения. Закутавшись в куртку и свитер, я свернулся калачиком на жесткой траве у подножия дюны и закрыл глаза. Кажется, последнее, о чем я подумал, – это о том, что каждый мальчишка наверняка мечтает хотя бы раз в жизни провести ночь так, как я сейчас: спать под звездным небом рядом с отцом, прислушиваться к непрекращающимся вздохам близкого моря и знать, что жизнь реальна и что Бог пока не хочет его смерти.