— Ручной работы?

— Можешь оставить себе.

— Ого, ты отдаешь свои башмаки?

— Несколько лет назад у меня ноги раздались на пару размеров. Там коробка со старой обувью — можешь подобрать себе что-нибудь.

Олсон рухнул на диван, раскинул руки и вытянул ноги. Сейчас он напоминал продавца мебели.

— Вот это комфорт. А какова комнатка? Ничего лучшего в жизни не надо, чем такая комната. — Не сгибая ног, он приподнял их, любуясь ботинками. — А вот, скажем, вошел я в самый крутой обувной магазин, во сколько эти малыши встали бы мне?

Он опустил ноги на ковер и подался вперед, приготовившись удивиться.

— Сколько они стоили? Дон, я не помню.

— Ну хотя бы примерно.

— Триста.

Я и правда не помнил, сколько они стоили, но, скорее всего, раза в два дороже.

Олсон покачал ногой:

— Вот уж не думал, что можно таскать на ногах столько денег.

Он опустил ногу и еще раз оглядел себя: разгладил ткань на бедрах, вытянув руки, полюбовался рукавами, пробежался пальцами по ряду пуговиц на рубахе.

— Я смахиваю на парня с домом за городом и вульгарным спортивным автомобилем. Винтажным[23]спортивным автомобилем, как тот, на котором каталась Мередит Брайт. Помнишь ту маленькую красную машинку? С большими хромированными «свушами»[24]по бортам?

— Никогда не видел ее машины, — сказал я. — Я даже никогда не видел Мередит Брайт.

— О, старина, ты много потерял, — загоготал он. — В те годы Мередит Брайт можно было смело называть самой красивой девчонкой в мире.

— Ты знаешь, что случилось с Мередит Брайт? Можешь помочь найти ее?

— От Мередит Брайт твоему проекту будет не много толку.

Я резко выпрямился.

— Чем она сейчас занимается?

— Она жена сенатора. А до этого была замужем за исполнительным директором «Форчун-пятьсот»[25]. Когда они развелись, она содрала с него тридцать миллионов долларов и поместье в Коннектикуте, которое продала, чтобы купить что-нибудь побольше в Вирджинии или в Северной Каролине, не помню, в общем, там, откуда нового мужа выдвинули сенатором. Он республиканец. Она хочет сделать его президентом.

— Черта с два, — сказал я.

— У этой получится. В нее будто что-то вселилось.

Олсон покосился на стену и передвинулся, чтобы смотреть прямо. Его как будто привлекли картины. Работы Эрика Фишля и Дэвида Салле — в ту пору, когда я их покупал, эти люди были восходящими звездами. Ни за что бы не подумал, что Дон Олсон так заинтересуется ими.

— Ты имеешь в виду, вселилось тогда?

— Ну. А потом она взялась вытягивать соки из богатых парней, или черт ее знает, чем она занимается. — Он поерзал на диване, пытаясь сформулировать, что случилось с Мередит Брайт. — Знаешь, вот как у некоторых людей есть что-то типа внутренней температуры, внутреннего климата? У Мередит Брайт внутренний климат вампирши. Лучше, наверное, не скажу. Она заставляет тебя видеть всю идею бесовской одержимости в абсолютно ином свете. И мы любили эту женщину, старина, мы просто с ума от нее сходили. Более жуткой бабы я не видал.

— Ее мужья, наверное, так не считали.

— У миллионеров-сенаторов и исполнительных директоров свои стандарты для жен, не как у других людей. Если упаковка тянет на высокую пробу, им до лампочки, кто в ней сидит, вампир или зомби. А эта женщина может так притворяться…

— Ботик как-то говорил, что случай на лугу поломал жизни всем, кто был в группе. Я тоже вижу это в таком свете, даже если Мередит Брайт — история отдельная. Ты считаешь, что твою жизнь сломали?

— А что, разве нет? Ты вспомни ее, мою жизнь! Без твоей помощи мне снова не подняться. Я только что вышел из тюрьмы. Кстати, из «Менарда» — это ее снимали в фильме «Беглец». Исправительное заведение в городе Менард.

Я кивнул, но ничего не сказал.

Олсон щелкнул пальцами:

— Эта официантка из «Дитка» — как ее? Эшли? Знаешь, кого она мне напомнила? Миногу.

— Да, мне тоже, — сказал я. — Только Эшли не так красива, как твой друг Минога. Тебе стоит взглянуть, как она выглядит теперь.

— Только без обид, но ей же сейчас столько, сколько нам.

— Погоди.

Я вышел из комнаты, сделав жест, которым обещают собаке лакомство, если она будет исполнять команду «сидеть» достаточно долго. Через несколько минут я вернулся с черно-белой фотографией в простой рамке со складной ножкой на тыльной стороне. Я протянул ее Олсону.

— Это примерно год назад. Я бы еще показал, но жена терпеть не может фотографироваться.

— Повторю, Ли, без обид, но…

Олсон развалился, откинувшись на спинку дивана и держа фотографию обеими руками.

— Постой-ка.

Он выпрямился, поставил рамку на колени и, склонившись, вгляделся в снимок.

— Погоди, погоди…

Олсон с улыбкой помотал головой.

— Эта миниатюрная седоволосая женщина… но… Она удивительна. Откуда такая красота берется?

— Иногда в ресторанах или в самолетах я вижу, как мужчины смотрят на нее, как бы спрашивая себя: «Как, черт возьми, такое случилось?» В нее влюбляются с первого взгляда официанты. Влюбляются копы. Влюбляются таксисты. Носильщики. Швейцары. Уличные регулировщики.

— Она просто… сногсшибательная. Раз увидишь и никогда не забудешь. И по-прежнему похожа на себя. Седина и пара морщинок не в счет. Она по-прежнему выглядит как Минога, только выросшая в эту потрясающую женщину.

Олсон продолжал смотреть, опустив голову, на фотографию Ли Труа, на Миногу своей юности: ее сияющее лицо было обращено к небу — то ли притягивая свет солнечный, то ли отдавая собственный.

— А женушка, как я понимаю, часто тусуется? Много разъезжает? И у вас все хорошо?

— Дон, ты сейчас спрашиваешь о чем-то другом?

— А она… она, часом, не слепая?

— Совсем слепая, — ответил я. — Уже много лет. Хотя это нисколько ей не мешает. Если вдруг нужна помощь, всегда рядом случается водитель такси, или швейцар, или проходящий мимо коп — чтобы протянуть руку. Она может вдохновить с дюжину волонтеров, лишь взмахнув вот этой палочкой, прислоненной к креслу. Она называет ее веретеном.