Олсон содрогнулся:

— Правда?

— Правда. А что?

— Веретено — это чуть ли не самое безобидное орудие труда, с его помощью можно наматывать шерсть, но… Ладно, неважно. Сейчас, наверное, это просто что-то, имеющее отношение к женщинам. В общем, сам знаешь.

— Само собой. Только, по-моему, это имеет отношение к чему-то, увиденному тогда на лугу. Вот почему она ослепла: что-то увидела. Или от всего увиденного. Слепота наступала постепенно. В течение лет десяти — примерно с восьмидесятого по девяностый год. Как она говорила, ей милостиво подарили столько времени до того, как полностью ослепнуть.

— Я видел веретено, — сказал Олсон с чуть заметной неохотой. — В тот день. Буквально одну секунду.

Он вытолкнул себя с дивана и подошел к окну. Не вынимая рук из карманов, чуть наклонился и посмотрел на Кедровую улицу.

— У тебя, кстати, выпить не найдется? Ланч-то был давненько…

— Пойдем.

Я повел его назад в кухню. Бар располагался последним в ряду сделанной на заказ мебели, снизу — холодильник для вина, а сверху — отделение для крепких напитков, где аккуратными рядами стояли бутылки.

— И тебя с веселым Рождеством, — сказал Олсон. — Лопни мои глаза: да это, никак, вкуснющая текила?

Я налил ему первоклассной текилы, а себе взял пива. Было начало седьмого, еще по меньшей мере час до того времени, когда я обычно разрешаю себе спиртное. Мелькнула мысль, что Дон Олсон станет более откровенным, если немного выпьет.

Мы сели за кухонный стол друг против друга, как обычно делали с женой. Олсон опрокинул всю текилу, прополоскал ею рот, проглотил, облизал губы, по достоинству оценив напиток, и сказал:

— Слушай, я не то чтобы хочу показаться неблагодарным или типа того, но в этом одеянии чувствую себя самозванцем, ей-богу. В голубых рубашках и штанах хаки, может, отлично смотрятся мужики типа тебя, Ли, но мой личный стиль чуть более авангардный, что ли.

— Ага, ты бы предпочел одеться во все новое.

— Вот-вот.

— Мы можем сходить в пару мест на Мичиган-авеню. Не смущайся, пожалуйста.

— Блин… ну ты прямо святой. Неудивительно, что Минога вышла за тебя.

Эти слова мне очень не понравились, но я ничего не ответил.

* * *

Мы немного посидели, потом отправились за покупками, скромно отобедали рыбой и пастой и еще поговорили, и у меня возникла странная мысль, что я становлюсь более близким другом прежнему Крохе, чем был много лет назад, когда мы виделись каждый день.

Неожиданный отъезд Олсона вечером 16 октября 1966 года мы восприняли очень болезненно, особенно потому, что уезжал он навсегда. Скорее всего, из-за обещанного «прилива», но я полагал, это смутное пророчество относилось лишь к Ботику. Однако Ботика Мэллон с собой не взял, бросив трясущимся от потрясения и потери вместе с остальными, кто выжил. По показаниям трех очевидцев, Мередит Брайт видели улепетывающей как заяц сквозь лоскуты желто-оранжевого тумана, протянувшиеся через луг. Ее исчезновение понятно: она вернулась к безопасной привилегированной жизни. С Гути все обстояло иначе. Говард Блай, как и все мы, дитя западного Мэдисона, ушел в мир пугающе неизвестный, о котором даже думать страшно.

Эту историю, как и многое другое, мы обсуждали с Дональдом Олсоном на Кедровой улице. Наши беседы продолжались несколько дней. Я прекрасно знал: ничто не мешает ежедневно уходить в офис на пять или шесть часов, и я намеренно откладываю работу — даже моей жене очень редко удавалось заставить меня сделать это, — хотя, признаться, общение с Олсоном можно было назвать своеобразным исследованием. Это как если бы жена позволила копаться в единственной запертой комнате ее души, по крайней мере единственной, известной мне.

На четвертый вечер пребывания у меня Дон Олсон вспомнил поразительную историю, из которой следовало, что не зря Ли считала Кита Хейварда опасным типом. Рассказ Олсона подтверждал гипотезу детектива Купера о том, что убитый мальчик имел отношение к милуокскому злодею по прозвищу Сердцеед.

— Гути и твоя жена частенько говорили Спенсеру, что Хейвард куда хуже, чем он думает, что довольно странно, поскольку откуда им знать, о чем Спенсер думает? К тому же полагались они только на свои ощущения и интуицию.

— А у тебя есть доказательство? — спросил я.

— Ну, доказательством это не назовешь, но выглядело оно достаточно чумовым, чтобы напугать меня.

— «Оно»?

— Место, особое место, которое себе обустроил Хейвард. Я как-то забрел на антивоенный митинг за библиотекой и увидел, что он там ошивается, пытается подцепить девчонок. Только ему, скажем так, ни черта не светило. К кому бы он ни подваливал, его отшивали. После четырех-пяти заходов его просто посылали. Даже это многое говорит об этом типе, согласен? Но он не вешал носа и не расстраивался — он бесился.

— Девушки отказывались играть по его сценарию.

— Именно. И он менялся: лицо как-то напрягалось, а глаза щурились. И быстро так озирался, не наблюдает ли кто за ним. Меня, слава богу, не засек, потому что я припарковался в укромном уголке. Я сразу понял: этот парень что-то скрывает. А когда он отчалил в сторону Стейт-стрит, я двинул за ним. Хейвард отправился прямиком к Генри-стрит, где повернул налево, резко ускорил шаги на подходе к тому незастроенному участку с тремя старыми сараями, типа небольших ангаров, в дальнем конце. Там он вытащил здоровенную связку ключей и зашел в самый последний ангар. Хоть до него было далековато, но даже со своего места я услышал, как он грохнул дверью и заперся. Я постоял пару секунд и рванул через участок заглянуть в маленькое окошко на двери.

Были у меня кое-какие догадки о занятиях Хейварда, однако я все же спросил:

— И что же он делал?

— Разговаривал с ножом, вот что он делал, — ответил Дон. — И пел ему. Пел. Стоял перед столом, брал с него здоровенный нож, как бы ласкал его и клал обратно. Я просто онемел, смысл всей затеи мне показался таким жутким… Ну какой нормальный человек будет петь ножу? Закрывшись в ангаре?

— У Хейварда были нарушения психики. Я просматривал кое-какие… Нет, об этом пока не могу.

— Твоя воля, босс. — Дон расслабленно откинулся на спинку стула и оттолкнул тарелку, та заскользила по столешнице из темно-серого камня. — Еще не слишком поздно для стаканчика на ночь?

— Ты знаешь, где бутылки.

Олсон поднялся со стула и двинулся в сторону бара.

— А, черт, — сказал я. — Захвати мне, пожалуйста, из холодильника еще пива, ладно?

Я почувствовал, что мне трудно даже говорить, и не понял, откуда взялась эта тяжесть.

— Держи.

Олсон вручил мне пиво и снова сел. Рассказ его раззадорил, и будь он проклят, если сейчас отправится спать: Дональд Олсон всего несколько дней назад освободился, он одет с иголочки и держит в руке стакан с самой классной текилой.