здесь свои люди. Внутри странный мир, изогнутый, будто впереди все время подъем в гору, а позади спуск, но при этом ты идешь так же легко, как по ровной местности. Поднимающийся пейзаж встает в отдалении на дыбы и уходит в небо, чтобы в зените перевернуться над тобой вверх тормашками. Впрочем, из-за облаков, плавающих в сердцевине цилиндра, ту часть станции почти не видно.

– Все это замечательно, но почему никто не сказал, что у них тут зима?

Мы с Хэлгом стоим у стеклянных дверей, за которыми искрится в свете искусственного солнца снег. Позади раздаются шаркающие шаги и я оборачиваюсь. К нам подходит очень старый, сгорбленный мужичонка. Он поднимает руку и указывает пальцем на дверь сбоку.

– Гардероб для посетителей, с верхней одеждой и обувью, там. Простите, зиму только на прошлой неделе включили. Как всегда неожиданно…

Переглянувшись, мы с Хэлгом отправляемся за одеждой.

На обороте гостевой карточки написан адрес. Судя по названию, это постоялый двор. Не имея представления где его искать, мы останавливаем прохожего и тот говорит, что надо идти по центральной улице в ту сторону, где заканчиваются городские кварталы.

Иногда я поражаюсь, сколько удивительных миров создали люди! Хочется побывать в каждом, а в некоторых, как, например, в этом, даже пожить. Может быть несколько месяцев, а то и год, наблюдая, как включается и отключается зима, как шевелятся где-то над головой почти неразличимые жители верхних районов.

– Чего задумалась?

Я улыбаюсь, беру Хэлга по руку.

– Да так. Просто наслаждаюсь еще одним интересным местом.

По ногами скрипит снег. Идти еще минут десять – впереди уже показались городские окраины. Мне хорошо, но… Вспоминаю вдруг Андрея. Как мы с ним ходили на прогулки в горах Расцветающей и вот так же радовалась чистому снегу. Я отпускаю руку Хэлга. Нет, нельзя забывать о том, что идет война, раскидавшая нас по разным звездным системам.

– Это здесь.

Добротный деревянный дом в три этажа. Над крыльцом вывеска: “У Гарсевана”. Заметив нас, из дома выходит мужчина в белом переднике, вытирающий руки полотенцем.

– Извините, все комнаты заняты!

Я показываю ему карточку. Взглянув лишь мимоходом он возвращает ее мне, жестом приглашает войти.

– Господин Гордон позже будет? – спрашивает слегка нахмурившись.

– Господин Гордон… Э-э… Отошел от дел. Он не приедет.

Мужчина в переднике хмурится еще сильнее, но сомнений вслух не высказывает.

– Садитесь за столик, сейчас я вам что-нибудь принесу. А дочка пока в комнате приберет. Одна комната на двоих вас устроит?

– Вполне.

Когда он уходит, Хэлг наклоняется и тихо говорит:

– Все-таки надо было толстого пьяницу взять с собой. Если уж трактирщик смотрит на нас с подозрением, то как посмотрят те, кто придет на встречу?

– Иногда власть меняется. Им ли не знать об этом? Не дергайся, Хэлг, все образуется.

Хозяин хоть и подал нам вкусный обед, но про занятые комнаты, конечно, соврал. Все они были свободны, просто заведение не принимало чужих. Ближе к вечеру начинают собираться капитаны кораблей, верные Гордону. Прибывают по одному и, как сообщил разговорившийся трактирщик, на подобные встречи редко успевают собраться за день. Я не хочу мозолить им глаза; какое-то время наблюдаю украдкой с балкона второго этажа, нависающего над обеденным залом, потом ухожу в комнату.

– Утром будем разговаривать. Десять уже здесь, ждем еще четверых. Видел бы ты их, Хэлг! Кого там только нет… Даже трое чужих. Не эйнеров, конечно.

Пилот только отмахивается.

– Меня это мало интересует. Ты вот, Верка, задумала что-то и не рассказываешь. Ох, чувствую – авантюру какую-то готовишь!

Я отворачиваюсь, прикусив губу. Иногда Хэлг бывает очень проницателен!

Глава 13

Они смотрят на меня с недоверием. Кто я для них? Неизвестная девчонка. Еще вчера сидела за школьной партой, а сегодня смею являться вместо Гордона и собирать капитанов, будто мне кто-то дал такое право.

Перед собранием Гарсеван сдвигает столы в обеденном зале, ставит перед каждым участником по большой кружке свежего пива. Но никто не притрагивается к выпивке. Все ждут первого слова, повернувшись ко мне.

– Некоторые из вас уже знают, кто я такая. Для остальных сообщаю – меня зовут Вероника.

– Та самая Вероника? – перебивают меня, – С Проциона?

– Вообще-то я с Расцветающей. Но понимаю, что вы имеете в виду. Да, это я призывала гражданских в системе Проциона к объединению.

Капитаны переглядываются, тихо обсуждают что-то между собой, пока самый старый, убеленный сединой, не отодвигает большую кружку, заставляя остальных притихнуть и обратить на него внимание.

– Дорогая, все эти игры в повстанцев – это, конечно, занимательно. Что касается нас, то мы в стороне от большой драки. Меня, черт побери, другой вопрос интересует – где Гордон? Почему мы разговариваем с тобой?

Мысленно “благодарю” Гордона. “Корабли будут в твоем распоряжении, Вероника” – сказал он мне. Сейчас я в этом не уверена.

– Со мной вы разговариваете потому, – отвечаю я, постепенно повышая голос, – что я знаю, какая судьба ждет все завоеванные эйнерами миры. Потому что я была носителем и прекрасно понимаю сущность этих тварей. Потому что сумела стать свободной и до сих пор жива, а значит не такая уж и дурочка, какой вы меня считаете. Наконец, потому, что все вы собрались не по телефонному звонку, а после сигнала, переданного способом, известным только вам. А это значит, что Гордон доверил мне свои каналы связи. Почему? Да потому, что он не считает меня и мое дело “занимательными играми”.

Останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Никто больше не желает мне ответить, спросить что-то, и даже убеленный сединой возвращает отодвинутую кружку на место.

– Джентльмены! У меня к вам деловое предложение, от которого вы вправе отказаться. Предложение не заработать большие капиталы, но сохранить мир таким, каким мы его знаем, таким, какой он нам нравится.

Они молчат и в их молчании ясно слышен вопрос – "зачем нам это нужно?"

– Ведь если мы будем сидеть в кустах, то железноголовые изменят мир под себя. Это я вам обещаю!

Поднимаю свою кружку, делаю несколько больших глотков. Между капитанами снова начинается обмен мнениями и я не пытаюсь встревать, что-то объяснять, навязывать. Пусть разбираются.

Через несколько минут гомон стихает.

– Хорошо, – ко мне обращается один из тех, кто уже не молод, но еще не слишком стар, лицо которого темно от загара и обильно “украшено” шрамами,