Поскольку чувство лютого голода у солдата всегда на страже, парень неизменно таскал в кармане размятый хлебный мякиш величиной с небольшую картофелину и каждую свободную минуту тоскливо в него всматривался. Словно в суть молекулярного строения проникал. Только лицо его не светлело, как следовало бы ожидать при неожиданном, новом понимании давно привычного, а становилось страдальческим и отрешенным. Никто ни секунды не сомневался: вот она, язва, уже на подходе. Все так думали, а посвященных был пруд пруди, весь взвод. Скептиков не было. Даже лютые старослужащие парня не трогали. Если и приставали, то с пустяками: сапоги сержантам надраить, воротничок подшить… И спорили на масляный паек бойцов-первогодок в надежде угадать, сколько «язвеннику» осталось до госпитальной койки.

А тот через два месяца после присяги всех подвел, разом обрушил все ставки. Передумал ждать язвы и застрелился в первом же своем карауле. Да так для всех неудачно, прямо под Новый год. Место нормальное, повод, наверное, тоже, дело личное, но вот выбор времени! Совершенно бесчеловечный для армии самострел. Начальство налетело, в клубе кино отменили, в нем комиссия расположилась. Торты с розочками, правда, к чаю выдали, но по одному на десять человек, а обещали по одному на четверых. Мне, правда, было без разницы, «салагам» торт вообще не светил. Я, можно сказать, радовался втихаря, что объели меня в два раза на меньшее, если понятно, о чем это. Вот они, думал, скупые теплые лучи солдатской жизни.

32

В прихожей, по дороге на кухню, я решил приоткрыть входную дверь и тем самым создать кошке путь к отступлению. Унизить ее по-своему. Я к этому так отнесся. В этот момент из комнаты донесся вопль атакующего животного и один за другим звуки сразу нескольких последовательных падений. От растерянности, совершенно обескураженный, я необоснованно рванул на себя старую тяжелую дверь намного сильнее, чем требовалось. К тому же не подстраховался, раззява, как следовало бы, ногой, обутой в тапку. Как стопорком. Думал, инстинкты сработают. А они, твари… В итоге со всей дури впечатал себе в переносицу острый край заслона частных метров от метров общественных.

Потом мне будет казаться, что, невзирая на боль, панику, ярость, я заметил-таки серую тень, метнувшуюся мимо меня на волю. Позже, когда удалось немного прийти в себя, я, придерживая на носу целлофановый пакет со льдом, дотошно исследовал все укромные места, закоулки своей квартиры в поисках нахамившей мне кошки. Даже на платяной шкаф заглянул. Под ванну тоже. Но перво-наперво, ворвавшись в комнату, я увидел валявшийся на полу хомячий дом, настольную лампу возле тумбочки в такой же неопрятной позе, неудачно подвернувшую абажур… Рядом с лампой валялся будильник. Будильник лежал циферблатом вниз. Мне показалось, что он подрагивает, пытаясь если не встать, то хотя бы перевернуться на спину. Я бы тоже не радовался такому положению, никогда не засыпаю на животе. Неудобно, не видно, что вокруг происходит, и от этого как-то не по себе, тревожно. Будто подставлять живот душегубу, глядя ему в глаза, не так стрёмно, как спину, втёмную.

Если говорить о себе и постельных… Нет, не тех постельных, а обычных, житейских постельных повадках, то всё выглядит прозаично. Во-первых, мне неудобно, а точнее затруднительно дышать в подушку, а из нее собственным перегаром. Во-вторых, голову набок выворачивать мне тоже не нравится, шея затекает. К тому же, если так умереть, то у нашедшего мои бренные останки может сложиться ложное впечатление, что я к чему-то тянулся. Губами, ртом, лбом, то есть мыслями. Для человека начитанного, с воображением, такое объяснение выглядит непростительно заурядно, как-то уж слишком по-житейски просто. Поэтому я настаиваю на «поэтизации» проблемы и призываю в подмогу… Кого? Его самого, мнимого душегуба. Я на спине, а он, сука, тянет к моему горлу душегубские руки-крюки. Или к животу. Те же руки-крюки, однако с ножом. Отвратительная картина.

Пострадавший будильник, клетка и лампа на полу, смывшаяся кошка… Я поймал себя на том, что мысленно, неизвестно с какой радости, повторяю «Тик-так, киса, бум… Тик-так, киса, бум…» Такая выстроилась умозрительная последовательность ущерба. Будильник на почетном первом месте, мерзкая кошка на втором… Надо было бы «Бум-бум…», имея в виду лампу и клетку с хомяком.

«А как же хомяк оказался не удостоенным своего личного звука?» – дерзко спросил я себя. Дерзко, потому как с подначкой.

«Хорошо, – успокоил возбудившийся внутренний мир. – Тик-так, киса, бум, бум и отдельный бум внутри последнего бума. Так сойдет?»

«Сойдет», – поддался, хотя, право слово, были вопросы.

Вся наблюдаемая мною картина немного кружилась в такт сложившемуся заклинанию.

– Тик-так, киса, бум, бум, бум-м-м.

Оно было сродни шаманскому. Будто я в бубен стучал чьей-то берцовой костью. И бубен, и кость помещались в моей голове.

Я не уловил момента, когда принялся «читать» эту белиберду вслух, тщетно пытаясь пристроить ее хоть на какую мелодию. Сам собой, непатриотично подвернулся государственный гимн. Старые его слова позабылись, старо-новые так и не выучились. Перелицовка – она перелицовка и есть. Как с портками. Ткань та же, только заношенная ее сторона теперь внутри, спрятана. Снаружи все как бы новое, даже цвет немного иной. Но ты-то знаешь! Может быть, всё дело в том, что текст гимна оказался подправлен в тот недолгий и не очень ловкий час либерального бриза, когда даже принуждение толковалось как дело исключительно добровольное, следовательно необязательное. А раз добровольно и необязательно, то стоит ли лишку напрягаться?

«Бум» в окончании музыкальных фраз требовалось повторять, иначе последняя нота повисала, но я был во всеоружии.

Хомяк с персональным «бумом» присутствовал не везде. Однако по языку хомячьего тела, еще не возращенного внутри клетки в статусную позицию на письменном столе, он не роптал и был в целом доволен условным присутствием в тексте.

Признаюсь: исполнением я не гордился. Оно было безбожно гнусавым, потому что нос распухал быстрее, чем я слагал произведение, и куда значительнее опережал возвращение мозга к реальности.

«Подсудное дело», – спонтанно ёкнуло.

«Почти ночь уже. Никто не слышит. И в трубах шумит. Иначе уже бы в дурку ехал. В лучшем случае», – успокоил я спонтанный «ёк».

33

В клетке, по счастью, никто не пострадал. Не считать же, в самом деле, пострадавшей стороной освобожденную из поилки воду. Хомяк сидел внутри поверженного жилища молча и лишь взглядом вопрошал о причинах, повлекших за собой столь радикальные и неожиданные перемены. Я бы голову прозакладывал, что он не выронил изо рта ни ползернышка. Эта его молчаливая невозмутимость еще раз подчеркнула и без того хорошо мне ведомые жизненные приоритеты животного. Так стремление устроиться страховщиком выдают в соискателе мстительность, лицемерие и природную скупость. Пусть и будут эти черты характера блестяще замаскированы. Для чего еще нужно лицемерие? Да простят мне милые и добрые страховые агенты – они же непременно водятся в каких-то землях? – это совершенно необязательно суесловие. Честно скажу: я таких за всю жизнь встретил только двух. Женщину и… женщину. Отсюда множественное число. Впрочем, ни у одной из них не застраховался. Категорически не доверяю добрякам.