мы насыпали на торцы его стенок песчаную подушку, поставили следующий элемент, и я сплавил всё в единое целое.

Так и проработали почти весь день. Пока шёл песчаный слой Пётр Исаакович, стоя на стенке кольца со страховочным фалом на поясе, воздушным артефактом высасывал песок из формирующегося колодца и передавал его по эстафете брату, а тот в свою очередь высыпал вынутый грунт в ранее выкопанные нами ямы. Я в этот момент занимался то сплавлением колец, то их переноской и установкой, благо директор корпуса выделил нам в помощь нескольких кадетов.

С появлением более тяжелого грунта, порядок работ изменился, но не на много. Пётр также подавал грунт наверх, но только уже деду, а Павел Исаакович орудуя воздушной фрезой, мельчил землю внутри кольца и под его стенками.

Наконец последнее кольцо сравнялось с поверхностью, и мы залили дно колодца холодным стеклом. Я уже подумывал остеклить территорию вокруг получившегося бассейна, но меня вовремя остановил директор корпуса Пётр Кондратьевич:

— Князь, не вздумай у колодца гладкий пол делать. Тебе ещё самому по нему ходить в свинцовых ботах. Не дай Бог поскользнешься на мокром стекле и что-нибудь себе повредишь — меня тогда Император в Петропавловск или Охотск отправит служить. Христом Богом прошу, дай дожить до пенсиона в столице. А я сегодня же распоряжусь на пол слани постелить и сарай какой-нибудь построить над колодцем, благо материала хватает.

— Надо бы начинать водой его заливать, — заметил я. — А в сарае печку какую-нибудь поставить и дежурство круглосуточное организовать, чтобы над водой всегда плюсовая температура была.

— Всё организуем, князь, — заверил меня адмирал. — И сарай с печкой и постом, и заливку водой и даже настоятеля из собора Святого Андрея Первозданного приглашу, чтобы такую великую стройку освятил.

Хорошо бы, если так, а то время штука относительная — сегодня его вагон, а завтра уже поезд ушёл.

— Знаете, что я хочу сказать, Александр Сергеевич, — обратился ко мне Бетанкур, когда убедился, что у нас всё получилось. — Я всегда считал, что это моя роль — удивлять Россию необычными сооружениями, но вчера и сегодня произошло обратное — Вы меня удивили!

Услышать это из уст мэтра, который реально произвёл в те времена инженерную революцию в России, было крайне приятно.

Глава 11

Не хотел я про это рассказывать, но что делать… Придётся.

Сходили мы с Дельвигом в театр.

Приоделся я прилично. Ровно так же, как на приём к Императрице. Дельвиг подошёл почти одновременно с моим приездом и мы зашли внутрь.

— Ты что-то слышал о новом спектакле? — спросил я у друга.

Чисто так, чтобы знать, что меня сегодня ожидает.

— Александр, сегодня будет водевиль и балет, — глянул он на меня так, как будто я только что какую-то глупость сказал.

— Хм, и что из них интересней? Водевиль?

— Неужели? — с интересом посмотрел на меня Дельвиг. — Надеюсь, что не очередной пустой балет. Я предпочёл бы что-нибудь более глубокое и вдохновляющее.

Когда мы прошли величественные двери театра, нас встретила толпа роскошно одетых зрителей. Внутри царила атмосфера ожидания: шёпот, смех и звуки шагов заполняли фойе. Мы разделись и пошли искать свою ложу. Нашли, и я заглянул с неё в зал. Там с каждой минутой нарастало напряжение — публика жаждала искусства.

— Так только наши могут, — похоже уловил Антон те же флюиды волнения, что и я. — Представляешь, я как-то здесь на немецком спектакле побывал. Их раз в неделю дают. Так немки даже на первые ряды с вязанием приходят. Смотрят свои мелодрамы, плачут, и вяжут, вяжут.

Как только занавес поднялся, зрители замерли в ожидании. На сцене развернулась картина, полная ярких костюмов и выразительных движений. Актёры играли с такой страстью, что казалось, они живут своими ролями. Я с любопытством наблюдал за их игрой, время от времени переговариваясь с Дельвигом.

Да, это было нормально. Внизу, в зале, всё время происходило движение, люди постоянно ходили взад-вперёд, а то и вовсе отходили в сторонку и там разговаривали. И никого такое поведение не удивляло и не возмущало.

— Посмотри на этого актёра! — сказал мне Антон, указывая на главного героя. — Как он передаёт свои эмоции! Настоящий талант!

К сожалению начало водевиля среди публики особого успеха не имел. Он шёл на французском, и очень на то похоже, что добрая половина зала этот язык понимала через пень колоду.

Но Дельвигу нравилось, его глаза светились от восторга. В какой-то момент я заметил, что публика начала реагировать на каждую реплику с волнением: смех сменялся тишиной, а затем — бурными аплодисментами. Надо же, как тут сейчас мало надо для успеха! Даже на чуждом языке актёры сумели завести зал!

После первого акта мы вышли на перерыв и направились к буфету, где аромат свежей выпечки и горячего шоколада манил к себе. Заказали шампанское и эклеры.

— Знаешь, — начал Дельвиг, попробовав шампанское, — Я всегда считал театр одним из древнейших искусств. Здесь мы можем увидеть жизнь во всей её полноте: радости и горести, страсти и предательстве.

— Согласен, — ответил я ему, — Но иногда мне кажется, что настоящая жизнь гораздо сложнее и многограннее, чем то, что мы видим на сцене. И зачастую, она не так пафосна и красива.

За соседним столиком вскоре разместилась парочка офицеров. Два гвардейских поручика заказали пару шампанского, хотя одному из них уже впору было прекращать пить. Не скажу, что он лыка не вяжет, но говорит уже чересчур громко и с жестикуляцией явные нелады. Судя по разговорам, они пришли «на Истомину». Похоже, моя недавняя пассия стала скандально знаменитой и невольно обратила на себя избыток внимания.

— Ты видел, как она позавчера сложнейший прыжок исполнила? А фуэте? Истомина восхитительна! — громогласно заявил пьяный поручик. — Она была великолепна! Я пойду к ней за кулисы!

Я и Дельвиг обменялись улыбками, наблюдая за юношами. Их искренние чувства восхищения были хорошо знакомы нам обоим.

— Ты уверен? — удивился другой. — Она может быть занята… Недавно из-за неё графа Шереметева убили на дуэли.

— Неважно! Я должен сказать ей, как она прекрасна!

— Тс-с-с. — попытался остановить пьяного гвардейца его друг, — Кажется, князь нас слышит.

— Какой ещё князь? — попытался навести резкость взгляда гвардеец.

Его товарищ склонился к уху пьяницы, что-то нашёптывая. Но нет,