Наплевав на угрозу отлучения и то, что совершаем тяжкий грех, мы затащили обмякшего старого – очень, очень старого – мужчину на звездолет. Затем отцепили буксировочные тросы и рванули в космос.

Тайрус включил робомедика и принялся расхаживать рядом с неподвижным Интердиктом. У императора так билось сердце, что жилка на шее пульсировала.

– Я никогда ничего безумнее не делал.

Учитывая, что он полжизни изображал психа – серьезное заявление.

– Если не сработает, вернемся к моему плану, – спокойно предложила я. – Развернемся и возьмем его повидать мир.

Тайрус отрывисто кивнул.

Затем…

Раздался стон.

Робомедик привел нашего гостя в чувство.

Я встала рядом с Тайрусом, чтобы мы выступили единым фронтом. Ортанион сел – и замер при виде нас.

– Всевеликий, – холодно начал Тайрус. – Добро пожаловать во внешнее пространство.

Интердикт вскочил, огляделся и поперхнулся, не веря собственным глазам:

– Что за… Вы… вы что, сумасшедший?

– Меня так пару раз называли, – криво улыбнулся Тайрус.

– Вы похитили меня? Но так вы ничего не добьетесь! Это преступление против Живого Космоса! Да все гелионики в галактике на вас обрушатся!

– Не тогда, когда вы с нами, – невозмутимо поправила я.

– Да и ничего у них не выйдет, – подтвердил Тайрус. Невзирая на дикое напряжение, он держался совершенно спокойно и непоколебимо, словно вел светскую беседу, а не совершал страшное преступление. – Мы похитили вас не для того, чтобы жить, как жили. Похоже, вы сочли меня юным и ветреным, раз решили, что через двадцать лет я передумаю. Увы, я не намерен так долго ждать. Если нам с Немезидой нельзя быть вместе как полноценным людям, тогда… тогда мы покинем этот бренный мир. Вместе с вами.

Интердикт побледнел.

– Что вы творите?

– Моя кузина обречена. Я последний Домитриан. А вы – вы можете стать последним Интердиктом. Мы исчезнем вместе. – Тайрус пожал плечами. – Называйте, как хотите. Что случается с теми, кого бросают в черную дыру?

Все краски исчезли с лица Ортаниона. Он развернулся и неожиданно быстро подбежал к окну. Мы приближались к непроницаемо-черному пятну.

Мы с Тайрусом переглянулись за спиной Интердикта. Мы надеялись запугать его и вынудить признать меня личностью, что автоматически решит проблему со скипетром. Запишем обращение Всевеликого, улетим и покажем файл всей галактике. Выбьем почву из-под ног тех священников, кто восстал против Тайруса. И если из Священного города явится викарий с декретом Интердикта, мол, признание было получено под давлением… что ж, посланника можно и перехватить. Мы сохраним тайну, пока скипетр не станет подчиняться Тайрусу – а потом кому будет нужна правда?

Для гелионика нет ничего страшнее окончательной смерти.

То есть полета в черную дыру.

Наградой мне послужил придушенный хрип Ортаниона. Он развернулся к нам с искаженным от ужаса лицом:

– Разворачивайтесь. Нужно разворачиваться.

– И не подумаю, – ответил Тайрус, не двигаясь с места.

Конечно же, он, как и я, заметил, что пол под ногами трясется все сильнее. Скоро мы достигнем точки невозврата, точки, откуда не может улизнуть даже свет.

Мы надеялись сломить Интердикта задолго до этого.

– Должен признать, мне любопытно, что же случится, когда мы приблизимся, – небрежно обратился ко мне Тайрус.

– Да, занятно, – согласилась я.

– Дураки! – заорал Интердикт, бросаясь к нам. – Вы понятия не имеете, что творите!

– Я прекрасно знаю, что делаю! – закричал в ответ Тайрус. – Не собираюсь ждать двадцать лет! Это для вас что секунда, но не все живут по пять сотен лет!

– Думаете… думаете, я так стар? – недоверчиво переспросил Ортанион, переводя взгляд с него на меня и обратно. – Мне всего девяносто один год.

– Бессмыслица какая, – заметила я. – Я видела вашу статую, совершенно точную копию вас, с вашим именем. Ей лет пятьсот. Мы оба видели ее в Хризантеме.

– Да, – рявкнул священник, – я позировал для нее. Это для вас прошло пятьсот лет. Для меня – всего пара десятков.

Я посмотрела на Тайруса: может, хоть он понимает, о чем речь? Судя по ответному взгляду – нет.

Ортанион подбежал обратно к иллюминатору и включил линзы, многократно увеличив изображение зловещего черного завихрения.

– Смотрите. Смотрите! Видите? Вон там?

– Нет, – резко ответила я, хотя на зрение никогда не жаловалась.

– Везунчики, – прохрипел Интердикт. – Подлетим ближе – увидите. Могилу императора Амона фон Домитриана.

Тайрус поперхнулся от неожиданности.

– Это же невозможно, – крикнула я. – Его отлучили несколько веков назад.

– Да. Для вас прошли века. – Интердикт впился взглядом в лицо Тайруса. – Что они для Амона, так близко к сингулярности? Всего несколько минут. Если через тысячу лет какой-нибудь зевака захочет увидеть место гибели Амона, для самого правителя это время будет равно одной секунде. Время не есть константа. Понимаете? Оно подчиняется гравитации. Чем ближе мы к черной дыре, тем медленнее движемся по жизни!

Тайрус смертельно побледнел: наконец для него все встало на свои места. Для меня тоже. Бессмертные викарии, древний Интердикт, полная изоляция Священного города от мира…

Они буквально существовали в иных, замедленных временных рамках.

И мы теперь тоже.

– О звезды, нет, – выдохнул Тайрус и бросился к панели управления.

«Гера» яростно содрогнулась при развороте, а я все пыталась осмыслить услышанное.

– Он блефует, – неуверенно обратилась я к Тайрусу. – Время есть время. Оно не… Оно не может меняться. Это бессмыслица.

Интердикт уставился на меня.

– Вы блефуете? – с надеждой спросил его Тайрус. – Давайте начистоту. Я все равно верну вас, клянусь…

– Я вам кто, Альберт Эйнштейн? – заревел Интердикт. – Я не придумывал теорию относительности! Хотите сказать, что вы – Тайрус, император, – не знаете базовых законов физики?

– А откуда мне их узнать? – закричал Тайрус. – Вы же объявили знания ересью. Где бы я мог их получить?

– Я строил реформы не на том, что вам нравится или не нравится! И не хотел, чтобы люди растеряли основные знания! Я лишь намеревался искоренить те разрушительные технологии, что… – побелевший Интердикт замолк.

Он не понимал. Он никогда не хотел, чтобы мы стали невежами.

Как странно.

Я всегда злилась, думая, что Интердикт мечтал изменить галактику, сделать людей безмозглыми дура ками.